Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
31 
– Мать умирает! – вместо приветствия сообщила Маргарита Пименовна бессовестному, бессердечному сыну о состоянии своего здоровья. В третьем лице, как это у неё и было принято именно ближе к ночи. – У матери с утра рюмки коньяку во рту не было!
– Мама, ещё раз здравствуй! И чтобы рюмка коньяку оставалась на утро, не надо выхлёбывать бутылку до дна вечером. Тебе семьдесят лет… с гаком! Могла бы уже быть поумеренней в страстях!
Алёна Дмитриевна из вежливости отвернулась и сделала вид, что наблюдает пробегающее за окном триумфальное шествие буржуазной распущенности по суровой советской земле. Но Всеволод Алексеевич отлично понимал, что эта ненормальная Алёна сейчас смеётся! Как мультипликационные дьяволята. Вот так, значит? Такая самоуверенная нахалка без малейших признаков пиетета к чему бы то ни было?! Ну, он ей сейчас устроит представление! Сарказма ей недостаёт? Извольте! Нет, ну где вы видали, чтобы тридцатидевятилетняя пигалица потешалась над зрелым пятидесятилетним мужчиной?! Ни в какие ворота… Сейчас Рита Бензопила с Алёны Дмитриевны спеси-то подсобьёт. Эх, была не была!
Крепко прижав трубку щекой к плечу – ну, не мог он терпеть всех этих новомодных устройств для разговора «без помощи рук», – он прошептал Алёне Дмитриевне:
– Матушка при смерти.
– Ты меня слушаешь, скотина неблагодарная?! Что ты там шепелявишь?.. Сева, или ты ко мне сейчас заедешь!.. Через супермаркет, разумеется. Или я лишу тебя наследства! Купи мне хорошего коньяка! И…
– Угу… Угу… Угу… – Всеволод Алексеевич выслушал весь список «И».
– Алёна Дмитриевна, не откажите пожилому человеку, прошу вас, – обратился к своей пассажирке Северный, попрощавшись «до скорого» с Ритой Бензопилой. – Немного изменим программу вечера. Сейчас заскочим в магазин за «пенсионерским пайком», завезём его моей древней матери, а затем уже – как и планировали. Вы как?
– Обожаю знакомиться с древними матерями пожилых людей! – неожиданно легко согласилась Алёна Дмитриевна. Глаза её не просто смеялись. Эти всего лишь органы зрения, призванные всего лишь фиксировать визуальную информацию на манер фотоаппарата, имели такое выражение, что…
«Ах ты, гадюка!» – невольно восхитился Северный. Но вслух, разумеется, ничего такого не сказал.
– Я нечасто приглашаю девушек в отчий дом на первом же свидании, – прикинувшись несколько обиженным, озвучил он.
– Я оценила.
– Вы издеваетесь надо мной, Алёна Дмитриевна, не так ли?
– Ни в коем случае! Я – гуманист. И не имею привычки издеваться над людьми, – очень серьёзно ответила она. – Без повода.
«Я тебе устрою “без повода”! И тебе, и Рите заодно. Из неё тоже не мешало бы командной пыли повыбить. Одним махом! Манеру взяли над мужиками издеваться! Над мужиком, то есть!»
Плотно набив несколько пакетов привычным набором «№ 2» на случай «матушка при смерти» и прикупив цветы – два букета, всё красиво и по правилам, – Всеволод Алексеевич в полчаса донёсся до «отчего дома», который был всего лишь квартирой. Неплохой, просторной, в историческом центре, – но всего лишь квартирой. Припарковавшись во дворе, мухой выскочил из машины и понёсся открывать Алёне Дмитриевне дверцу. Такой у него был старорежимный пункт: открывать дамам дверцы кареты. Нынешние дамы делились на две категории: первые – стремительно выносились сами, вторые – сидели и слишком манерно ожидали. Первые, вероятно, стали таковыми не от излишней эмансипированности, а просто по отвычке от заботы. Вторые переигрывали с женственностью, возводя её в фарс. Раздражение Всеволода Алексеевича вызывали и первые, и вторые. Отчего он так стремительно нёсся? Да чёрт его знает. Чтобы попытаться снова выработать полезную привычку у первых и не слишком долго наблюдать обезьянничанье вторых. Алёна Дмитриевна не вынеслась и не дожидалась. Сидела себе спокойно и разглядывала что-то под глазом в откинутое зеркальце козырька. «Женщина, – подумал Северный. – Каждая новая сцена как выход на подиум – надо быть во всеоружии». Алёна Дмитриевна очень нравилась Всеволоду Алексеевичу. Чем ужасно его раздражала. Старые холостяки набиты парадоксами.
– Что-то в глаз попало?
– Да нет. Любуюсь, как в переменчивых обстоятельствах ведёт себя моя анизокория. Это очень любопытно, хотите посмотреть?
– Анизокория? В сорок лет?! И давно?
– Пока в тридцать девять. Давно. Очень давно.
– Вы должны были умереть от неоперабельной опухоли мозга, от тромбоза сосудов, от аневризмы, от чёрт знает какой ещё патологии, которая вызывает анизокорию! Вы знаете, что с вами?
31 
