очень нудно 
7 
Вместе с покрывалами женщины сбросили свою робость и щебетали о детях, мужчинах, нарядах и сладостях. Через несколько минут гарем с затененными лампами и изобилием подушек наполнился крепким запахом благовоний и курений.
По своему рангу Адриенне надлежало целовать каждого из гостей, потчевать их зеленым чаем и кофе со специями. Эти напитки подавались в крошечных хрупких пиалах.
Пришли тетки и кузины, десятка два принцесс, которые, как и все остальные женщины, кичились своими драгоценностями и детьми. И то и другое считалось главными знаками успеха в их мире. Адриенна нашла, что женщины эти, одетые в длинные яркие шуршащие платья, были очень красивыми. Фиби заметила соболезнующие взгляды, но приняла их со стоическим выражением лица. Фиби прекрасно понимала, что она для всех здесь чужая, залетевшая сюда случайно иностранка, которая так и не смогла дать королю наследника. Она убеждала себя, что все это для нее не имеет значения. Неважно, принимают они ее или нет, главное, что они добры к Адриенне.
Гостьи с жадностью набросились на угощение; часто они ели пальцами, а не серебряными ложечками, как Фиби. И не боялись располнеть. Если они становились слишком тучными для своих одежд, то могли тотчас же купить новые. Именно возможность покупать наряды и драгоценности, думала Фиби, помогала женщинам коротать дни, как ей помогали жить ее розовые пилюли. Их так трудно было раздобыть, но они помогали Фиби успокоиться, притупляли боль. Если бы пилюли обнаружили, Фиби ожидала публичная казнь. Но без них она уже не могла обходиться.
Несмотря на то что Адриенне исполнилось всего пять лет, она прекрасно умела развлекать гостей. Она говорила по-арабски, говорила гладко, и голос ее был звонким и мелодичным. Адриенна боялась признаться матери, что говорить по-арабски для нее было легче, чем по-английски. Она думала и даже чувствовала по-арабски и часто, прежде чем поделиться своими мыслями с матерью, должна была переводить их на английский.
Здесь, в комнате, полной смеха, женских голосов и ароматов, девочка была вполне счастлива. Мир, о котором мать ей иногда рассказывала, казался не более чем сказкой, чем-то нереальным, как тот снег в стеклянном шарике, подаренном ей матерью.
– Дюжа! – воскликнула Адриенна и бросилась через всю комнату поцеловать свою любимую кузину.
Десятилетняя Дюжа заключила малышку в свои объятия.
– Какое у тебя красивое платье!
Адриенна не могла устоять перед искушением погладить по рукаву свою подружку.
– Это бархат, – важно проговорила Дюжа. В нем девочке было невыносимо жарко, зато она знала, что хорошо выглядит в своем платье. – Мой отец купил его для меня в Париже.
Дюжа покрутилась перед зеркалом. Она была стройной и смуглой, с тонкими чертами лица и большими глазами.
– Когда он поедет туда снова, то возьмет меня с собой.
– Правда? – Адриенна попыталась подавить внезапно вспыхнувшую зависть. Она знала, что Дюжа была любимицей своего отца, королевского брата. – Моя мама бывала в
Париже.
Будучи доброй девочкой и вполне довольной своим бархатным платьем, Дюжа великодушно погладила Адриенну по головке.
– Когда-нибудь ты тоже поедешь в Париж. Возможно, когда мы станем взрослыми, мы поедем туда вместе.
Адриенна почувствовала, что кто-то тянет ее за подол. Бросив взгляд вниз, она увидела своего сводного брата Фахида. Она сгребла его в охапку и начала целовать, что вызвало у него страшный восторг.
– Ты самый красивый малыш в Якире!
Адриенна повела братишку к столу, чтобы выбрать ему лакомство по вкусу.
Фиби не могла этого вынести. Она смотрела, как ее дочь обхаживает ребенка женщины, которая заняла ее место в постели и сердце ее мужа. Закон этой страны позволял мужчине иметь четырех жен, но это был не ее закон, не ее мир. Она жила в Якире уже шесть лет, а могла прожить еще шестьдесят, но все равно этот мир никогда не стал бы ее миром. Она ненавидела здешние густые, до отвращения приторные запахи, которые была вынуждена терпеть день за днем, а дни эти тянулись медленно и вяло. Фиби потерла рукой висок, где уже зарождалась головная боль. Запахи курений, ароматы цветов и духов наслаивались друг на друга.
Было очень жарко и душно. Фиби ненавидела эту никогда не спадавшую жару.
Ей хотелось выпить, но не кофе или чаю, а охлажденного вина. Хотя бы один бокал. Но в этой стране пить вино не разрешалось. «Насилие дозволено, – думала Фиби, дотрагиваясь пальцем до ссадины на щеке. – Насилие – пожалуйста, но не вино». Кнуты из верблюжьего волоса и покрывала, бесконечные призывы муэдзинов к молитве и многоженство, но ни капли бодрящего шабли и ни глотка сухого сансерра[3]
7 
