Лёгкий, ненавязчивый романчик 
314 
4
В романе две темы, особенно близкие Окуджаве: это уже упомянутая Грузия – рай, убежище, где сословные предрассудки и бытовые традиции оказываются сильнее государственных бесчеловечных законов, – и Польша, дочерью которой чувствует себя своевольная Лавиния. Именно поэтому финальный аккорд во всей этой симфонии страстей – письмо госпожи Ладимировской к своей несчастной дочери, которую она все пыталась образумить, а под конец благословила. Письмо это по просьбе мужа написала Ольга Окуджава, которой и посвящен роман. Ее черты узнаются в господине ван Шонховене, и более того – само появление красавицы в образе мальчика с саблей предсказано в стихах 1964 года:
- Ты – мальчик мой, мой белый свет,
- оруженосец мой примерный.
- В круговороте дней и лет
- какие ждут нас перемены?
- Какие примут нас века?
- Какие смехом нас проводят?..
- Живем, как будто в половодье…
- Как хочется наверняка!
Польша здесь – символ гордой и обреченной независимости (Окуджава гордился польским происхождением жены), триумфального поражения, иронического дилетантизма, и то, что кавказское достоинство и польская честь противопоставлены российскому доминированию и рабству, – послужило дополнительным аргументом для критиков из почвенного, а на деле – попросту антикультурного лагеря.
Окуджава рассказывал, что один из его друзей сказал – роман, мол, следовало назвать не «Путешествие дилетантов», а «Прогулки фрайеров». Что-то подсказывает мне, что никто из его друзей, даже самых давних, не позволил бы себе подобной колкости – а вот сам он, кажется, вполне мог так подшутить над собой; вскоре после окончания романа он посвятил жене стихи, многое в нем разъясняющие:
- По прихоти судьбы – разносчицы даров —
- в прекрасный день мне откровенья были.
- Я написал роман «Прогулки фрайеров»,
- и фрайера меня благодарили.
- Они сидят в кружок, как пред огнем святым,
- забытое людьми и богом племя,
- каких-то горьких мук их овевает дым,
- и приговор нашептывает время.
- Они сидят в кружок под низким потолком.
- Освистаны их речи и манеры.
- Но вечные стихи затвержены тайком,
- и сундучок сколочен из фанеры.
- Наверно, есть резон в исписанных листах,
- в затверженных местах и в горстке пепла…
- О, как сидят они с улыбкой на устах,
- прислушиваясь к выкрикам из пекла!
- Пока не замело следы на их крыльце
- и ложь не посмеялась над судьбою,
- я написал роман о них, но в их лице
- о нас: ведь всё, мой друг, о нас с тобою.
- Когда в прекрасный день Разносчица даров
- вошла в мой тесный двор, бродя дворами,
- я мог бы написать, себя переборов,
- «Прогулки маляров», «Прогулки поваров»…
- Но по пути мне вышло с фрайерами.
5
Роман был опубликован в два приема – первая книга в 1976-м, вторая два года спустя, отдельное издание в 1980-м (журнальный вариант – «Дружба народов», книжное издание – «Советский писатель») – и вызвал не просто споры, как прежние сочинения Окуджавы, но истинно кавалерийскую атаку Владимира Бушина. Статья «Кушайте, друзья мои, всё ваше», опубликованная в журнале «Москва» (№ 7, 1979), была лишь сигналом к долгой кампании – не только против Окуджавы, но и против многих его друзей и единомышленников, которые, с точки зрения «почвенного» клана, не имели права прикасаться к русской истории.
Вопрос о том, почему роман Окуджавы спровоцировал столь избыточную по пафосу, неприличную по тону и доносительскую по сути статью Бушина, разумеется, далеко не сводится к разнице вкусов и вообще понятен только в контексте литературной полемики второй половины семидесятых. Мы уже говорили, что в последней трети своей жизни Окуджава стал человеком без биографии (и пытался казаться человеком без свойств – то есть старательно прятал все личностные проявления, вычитал себя из жизни, реагируя только в крайних случаях); писать о нем в это время – значит писать главным образом о времени. Личность и творчество Окуджавы начинают вызывать в это время столь непримиримые оценки, что он поневоле оказывается в эпицентре всех крупных общественных потрясений. Он обладает свойством всего подлинного – вызывать либо восторг и обожание (часто чрезмерные, раздражавшие его самого), либо ничем не мотивированную ненависть, с которой мы и сталкиваемся в статье Бушина.
314 
