Последние отзывы

  96  

Игорь слушал молча, и по лицу его ничего нельзя было сказать.

— Мать, — шепнул он.

Запись закончилась. Он убрал диктофон в карман.

— Ну что? — тоже шепотом спросила Катька.

— Говорит, что все улетают неизвестно куда. Обещает дать знать сразу, как только устроится. Говорит, обязательно увидимся.

— Как же эта дискета не сгорела?

— Не знаю, — сказал Игорь. — Сейчас сгорит.

Он достал из кармана земную зажигалку и поджег белый прямоугольник. Он мгновенно вспыхнул и сгорел без дыма, как дачные письма.

— Игорь! Зачем! Это же от матери!

— И что? — сурово посмотрел он на Катьку. — Мать — она во мне, а не в записке. Что ты заставляешь меня банальности говорить, честное слово! Вещь выполнила свою миссию, передала информацию. Хранить, душу травить… фетишизм землянский… По-хорошему, и домой не стоило заходить. Знаешь, почему у вас все хранят? Потому что не верят ни черта. Письма, записочки берегут, как доказательство… Я одного знал — он хранил списки продуктов, которые ему жена писала в магазин.

— Зачем?

— Не знаю. На случай голода перечитывать. У нас никто ничего не собирал. «Коллекционер» вообще было ругательство. Мать у меня коллекцию землянских марок нашла и выбросила. Правильно сделала.

Катька не знала, что делать. Надо было его обнять, утешить, найти единственные слова, но тут, в каменном остове, который был его домом, она не чувствовала никаких прав на него. Зря он взял ее с собой — хотя одному ему наверняка было бы хуже.

— Она точно успела улететь? Все нормально?

— Да, конечно. Она мне всегда оставляла записки в ящике. Никогда не встречала на вокзале, всегда ждала дома с обедом. А внизу записка, чтобы я знал. Иногда ведь ее дома не было, она в школе работает. Ее со школой эвакуировали в первой ракете, это она здесь говорит… Я прилетаю, а тут всегда записка. Это наш ящик, пятьдесят третий.

Он поморщился и отвернулся.

— Вообще ясно было, что все так кончится, — сказал он, помолчав. — Слишком хорошо все было. Так не бывает. Если здесь так хорошо, где-то обязательно плохо. Сами накликали.

— А ты уверен, что было хорошо? — спросила Катька.

— В смысле?

— В том смысле, в каком у нас почти все были уверены. Типа когда мы были молодые.

— Нет, — сказал он. — Я понимаю. Это не то.

— Просто… Видишь, мне трудно тебе здесь объяснить. Ужасно гарью все-таки пахнет. Пойдем на улицу, а? Я там попробую тебе рассказать.

Они вышли из выгоревшего дома. Жалобно скрипела дверь, болтаясь на одной петле.

— Быстро ржавеет все, — сказал он. — А на будущий год все заплетет вьюном, вот увидишь. Он знаешь как быстро ползет?

— Я что говорю-то, Игорь, — гнула свое Катька. — Я все пытаюсь понять: эвакуаторами ведь от хорошей жизни не становятся, а? Это же не для всех профессия. Человек же не просто так улетает черт-те куда, связывается с землянами, иногда женится на земной дуре вроде меня?

— Ох, Катька. — Он вдруг улыбнулся. — Как ты все свое переносишь на меня — это чудо. У вас вообще не умеют любить иначе. У вас высшее проявление любви — это все сделать, как себе. В том числе придумать биографию. Откуда этот землянский эгоизм — понять не могу. Все через себя, как будто лучше себя не бывает.

— Да не то чтобы лучше. Это я просто думаю… как тебе сказать? — что все одинаковые внутри. Не может быть каких-то принципиально других людей. Если все не так, извини, конечно…

— Эвакуаторами, Кать, бывают по двум причинам, — сказал он терпеливо, словно ей было не двадцать пять, а максимум десять. — Либо потому, что человеку на Альфе слишком плохо, либо потому, что слишком хорошо. Из первых получаются эвакуаторы так себе. Они берут в первую очередь ветеринаров и дантистов. Из вторых выходят ребята вроде меня, не сказать чтобы суперпрофессионалы, но все-таки классом повыше. Они берут тех, кто может понять Альфу. Полковник Велехов это знает и никогда мне не простит.

— Кажется, я поняла, — медленно выговорила Катька.

— Наверное, поняла, — согласился Игорь. — Понимаешь ли, я ведь тоже знал, что рано или поздно… и скорее рано, чем поздно… Очень уж все было хорошо. Мы такие были беззащитные, такие беспечные… Собственно, ведь и ожидание катастрофы, которое нас с тобой так роднит, — оно тоже может быть по двум причинам. Либо все слишком отвратительно, либо чересчур замечательно. И в том, и в другом случае скоро все кончится. Веришь, нет, — я потому, наверное, и старался проводить тут меньше времени: так и звенело в воздухе. Но не от ненависти, Кать, нет, — осенью у вас так иногда бывает: день такой синий, яркий, ветреный… И непонятно еще, когда сильней предчувствуешь гибель: в такие вот синие и ясные дни — или когда все сыплется и ветер шумит.

  96