очень нудно 
133 
– Тебе позвонят и скажут, что папочка уснул и не проснулся.
– А почему позвонят?
– Потому что ты вырастешь, станешь красавицей и уедешь учиться в большой город. Все девочки, когда вырастают в красавиц, должны хотя бы ненадолго уехать в большой город. Им вовсе не обязательно сидеть в папиной спальне и ждать, когда же он уже наконец не проснётся.
– Папочка, я не хочу в большой город!
– И это правильно. Сейчас не хочешь. Потому что все желания приходят своевременно.
– А Желябужская?
– Желябужская уже не хочет в большой город. А ты ещё. Это и называется своевременностью.
– Нет, я про то, что Желябужская тоже нырнёт? А няня моя когда нырнёт?
– Мэри, конечно, все нырнут, когда захотят. Своевременно. Не надо об этом думать. Надо просто жить. Пари́ть. Пить сок. Есть манную кашу.
– Терпеть не люблю манную кашу!
– Терпеть манную кашу не надо. Её надо есть. Пока она тёплая. То есть…
– Своевременно? – Маша была очень сообразительной девочкой. И настоящей папиной дочкой. Все настоящие папины дочки – пять им или семьдесят пять – всегда соглашаются с папами, даже если не совсем понимают, о чём папы говорят. – А Васька, папочка, а Васька? Тоже нырнёт-уснёт когда захочет или когда его столкнут? – вернулась она к тревожащей её теме.
– Его уже сталкивали, и он вынырнул. Так что, уверен, что Васька нырнёт, когда захочет.
– А нянька мне говорила, что коты не умеют плавать.
– Дура она, прости господи. Коты умеют плавать. Они даже рыбу умеют ловить.
– Папа, а слово «дура» говорить нельзя. Оно оскорбительное. Мне Желябужская сказала.
– Говорить нельзя, а знать надо.
– Папочка, а всем людям снятся сны?
– Всем, деткам.
– А котам?
– Я не знаю, детка.
– Папочка, а почему у меня братья и сёстры все такие старые…
– У тебя и папа старый!
– Нет. Ты не старый. Ты – красивый! И я тебя очень люблю! Я тебя так люблю, что если тебя кто-то обидит, я его…
– Мэри, а пошли пускать кораблики! – перебил её Вася. Он очень не хотел хоть когда-нибудь услышать от своей дочери это слово… Хотя, конечно, маленькая девочка наверняка хотела сказать: «стукну», или «накажу», или «проучу». Но мало ли… Не надо. Лучше не надо. Пока не надо… А что потом? Какая разница. Не надо об этом думать. Это несвоевременно.
И они пошли пускать кораблики. И пускали кораблики до самого завтрака.
После завтрака Маша поручалась заботам няни. А Василий Илларионович Остерман отправлялся к себе в кабинет работать. Он писал монографию по послеродовому психозу. В последние годы он изучил колоссальное количество историй болезни и прочёл всю русско– и англоязычную литературу по этому вопросу.
– Конечно, Васька, это не самая актуальная акушерская патология. Но её всё больше. А мы всё невнимательнее даже к своим близким, не то что уж к пациенткам. Да и лучше меня это никто не опишет, – обращался он к хромому коту, привычно устроившемуся на письменном столе, – ты не находишь?
И Васька в ответ понимающе мурлыкал. Что-то очень похожее на: «Конечно, Вася!»
– А, ну тебя! Только бы издеваться над стариком! А потом я роман напишу. О любви, Египте и кошках. И назову его: «Бэзил». Ты как?
Васька равнодушно отворачивался и засыпал.
К человеческой любви он, как и любой другой кот, относился совершенно спокойно. Можно даже сказать: равнодушно. Если не с презрением. Жалкие человеческие попытки любить похожи на быстро протухающую под жарким солнцем рыбу. Человеческая любовь – в смысле, любовь человека к человеку – по определению конечна. Другое дело – звери и боги…
133 
