Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
92 
Кстати, о местных жителях. Люди здесь смуглы, красивы и воинственны. Время ползет песчаным барханом, и скучающие племена, чтобы хоть как-то разнообразить свое бытие, иногда нападают друг на друга. Они рады, когда к ним приходит большая война — как большая вода, — это желанный гость в стране вечного покоя. Здесь проявляется весь спектр их души — от гостеприимного радушия до вероломства и фанатичного зверства, от бескорыстного самопожертвования до алчности и продажного предательства. Их дети большеглазы, сообразительны, подвижны. Они попрошайничают, гримасничают и воруют. Они бегают по бескрайним маковым полям, собирая на штаны пыльный дурман (проносясь над ними, грозим пальцами), они скатывают его в грязные шарики и продают их нашим солдатам.
К детям постарше не рекомендуется поворачиваться спиной. Но и в этой возрастной категории есть свои прелести. Девчонки в больших кишлаках не закрывают лиц и красят ноготки на пальчиках рук и ног красным, и за ними хочется идти долго, глядя на их косички, острые плечи, на их платья, расписанные Климтом, на прозрачные, стрекозиного крыла шаровары, на их пыльные пятки. Они могут завести такого как я куда угодно. И обычно я иду на поводу — в камуфляже с закатанными рукавами, с автоматом на плече, с пистолетом в нагрудном кармане, чувствуя своими ребрами чугунные ребрышки гранаты, — иду, ободряемый ее вертлявостью, ее крупнозубой улыбкой из-за плеча, — иду, прекрасно зная, что меня аккуратно и хитро ведут, ловят глупого губастого гунна на чудного живца, на воображаемого смуглого горячего гольца (слышишь это гу-гу-гу, это ого-го-го?! — так проявляются перебои с кровоснабжением). Тем не менее, несмотря на все мои знания и подозрения, хочется отбросить прочь наши племенные распри и воскликнуть, доставая из-за пазухи жемчуга и кораллы: о, моя юная туземка, сестра Суламиты, оставь же свои кровожадные планы, веди меня в прохладные покои, я очень богат, я дам тебе все, что ты пожелаешь, в моих клыках накопилось столько сладкого яда — как у давно не доеной кобры, — так дай мне вкусить от зеленой грозди твоей, дай отравить тебя невиданной нежностью…
Но сегодня у тебя нет повода идти у нее на поводу. Это всего лишь авторские воспоминания. О чем же думает борттехник, глядя на ствол пулемета, рассекающий горячий воздух пустыни?
3
Этот незаконный праздник длится уже месяц, урывками. «Явки, пароли, чужие дачи…» — стучит по клавишам автор, мечтательно улыбаясь, — нет, это же надо умудриться так залететь в абсолютно свободной и жадной до любви зоне? 302! Он до сих пор недоумевает.
«Какая дикая, животная красота! — писал борттехник в дневнике сразу после первого посещения столовой. — Ни одно стадо, ни одна стая не откажется выбрать ее в свои королевы, и они будут любить ее, обожать ее и повиноваться ей — даже самые гордые и свирепые; они будут ходить за ней, ловя ее взгляды и подставляя свои тела под ее пинки, и могучие лапы будут подгибаться от истомы; они будут ползать перед ней на брюхе и лизать эти ноги — наперебой, наперегрыз, напередуш, — задыхаясь и скуля от счастья. Но мы же с тобой не такие. Мы очень гордые! Мы будем глазеть на нее ежедневно и надеяться на счастливый случай, пока не истечет срок нашего пребывания на этой земле (плюнь через плечо, имеется в виду данная страна)».
Но случай — пусть и под самый занавес — все же случился. И началось все с телевизора, неосторожно упомянутого в историях — хорошо, что имя догадался другое поставить. Там все закончилось благополучно и красиво. Правда же настоящего текста более ветвиста во всех смыслах — от кустарника шахматных вариантов до рогов королевского оленя.
Итак, пропуская уже известную предысторию («О любви» и «Еще раз о любви») — полгода взглядов, полуулыбок, слухов, и одного разговора, который он затеял, храбрый после бессонной пьяной ночи, — сейчас он постучался, комкая предлог в горячей руке. В настоящем варианте она была одна и предложила чаю. Но с коньяком. Борттехник, рассматривая звездочки, вслух галантно удивился такой роскоши и тут же смутился, подумав, что вышел грязный намек на неизвестного ему дарителя армянских даров. Она лишь едва усмехнулась — есть еще хорошие люди.
Нетронутый чай остывал. Коньяк в бутылке мелел. Борттехник плыл и удивленно улыбался собственной смелости и говорливости. Расслабление было так велико, что ему нечего сообщить автору о промежуточном этапе. А может, он намеренно утаивает, сохраняя остатки чести и честности? Ну, разве что самый минимум: первое трепетное прикосновение к ее ладони под банальным предлогом — я умею гадать по руке — и осторожную встречу их коленей. Они еще сидят за столом…
92 
