Последние отзывы

  6  

– Снимает и снимает. Его ремесло не хуже любого другого. Вот вы, например, журналист. Разве я спрашиваю вас, почему?

– Спросите – отвечу. Я журналист, потому что профессия востребована, потому что людям интересны мои статьи, потому что мне за них платят, а для меня это возможность делиться информацией.

– Я бы на вашем месте не хвалился – нечем.

– В конце концов, жить-то надо, господин Тах!

– Вы так считаете?

– А вы разве нет?

– Это еще вопрос.

– Во всяком случае, так считает ваш продавец воска.

– Дался вам этот продавец воска. Почему он снимает слепки с казненных? На мой взгляд, по причинам, прямо противоположным вашим: профессия не востребована, людям это неинтересно, ему за них не платят, и это дает ему возможность не делиться никакой информацией.

– То есть это воплощение абсурда?

– Не более, чем то, что делаете вы, если вас интересует мое мнение, в чем я не уверен.

– Конечно, интересует, я ведь журналист.

– Вот именно.

– За что вы так не любите журналистов?

– Не журналистов вообще, а лично вас.

– Что я вам сделал?

– Ну знаете! Вы оскорбляли меня непрестанно, зачислили в метафористы, обвинили в дурном вкусе, сказали, что я «не так уж» уродлив, достали продавцом воска и, что самое ужасное, утверждали, будто все понимаете.

– Но… что я, по-вашему, должен был говорить?

– Это ваша проблема, вы журналист, а не я. Если не хватает ума, нечего являться с вопросами к Претекстату Таху.

– Вы сами дали мне разрешение.

– Ничего подобного. Все этот остолоп Гравелен, что с него взять, ничего не соображает.

– Давно ли вы говорили, что он милейший человек?

– Одно другому не мешает.

– Полноте, господин Тах, не прикидывайтесь большим букой, чем вы есть.

– Грубиян! Немедленно вон!

– Но… интервью только начинается…

– Оно слишком затянулось, чурбан вы неотесанный! Исчезните с глаз долой! И передайте вашим коллегам, что Претекстат Тах требует к себе уважения!

Журналисту ничего не оставалось, как показать тыл, поджавши хвост.

Коллеги, коротавшие время в кафе напротив, не ожидали увидеть его так скоро. Ему замахали; бедняга, бледный до зелени, без сил рухнул на стул.

Заказав тройной «порто-флип», он слегка взбодрился и смог поведать о своих злоключениях. Из-за пережитого страха воняло от него чудовищно – надо полагать, как от Ионы, когда тот выбрался из чрева кита. Собеседники морщились, недоумевая – неужели он не чувствует запаха? Иону, правда, он упомянул сам.

– Поистине, чрево кита! Темень, безобразие, жуть, клаустрофобия…

– Зловоние? – отважился один из собратьев.

– Единственное, чего не хватает для полной картины. Но он! Он! Воплощенное нутро, да и только! Лоснящийся, как печень, раздутый, как его собственный желудок! Коварный как селезенка, полный желчи, как желчный пузырь! От одного его взгляда у меня было чувство, что меня переваривают, расщепляют, рассасывают соки глобального метаболизма!

– Ну, это уж ты хватил!

– Совсем наоборот – любые слова тут слабы. Посмотрели бы вы на него под конец! Я никогда не видел, чтобы человек был так страшен в гневе, так мгновенно вспыхивал и в то же время так мастерски владел собой. Я думал, при его-то комплекции, побагровеет, пойдет пятнами, задохнется, взмокнет от злости. Ничуть не бывало: его ярость столь же испепеляющая, сколь и холодная. Каким голосом он приказал мне выйти вон! В моих кошмарах так говорили китайские императоры, приказывая немедленно отрубить пленнику голову.

– Что ж, он дал тебе шанс проявить героизм.

– Вы так думаете? Я никогда в жизни не чувствовал себя таким ничтожеством.

Он залпом допил «порто-флип» и разрыдался.

– Брось, ты же журналист, подумаешь, выставили идиотом, в первый раз, что ли?

– Да выпроваживали-то меня и похлеще. Но это – его тон, лицо, лоснящееся, ледяное… это было очень убедительно!

– Дашь послушать запись?

В наступившей благоговейной тишине магнитофон выдал отчет о происшедшем – правдивый, но, естественно, не полный, ибо картине недоставало невозмутимого пухлого лица, сумрака, больших вялых рук, неподвижности – всего того, от чего беднягу прошиб вонючий пот. Прослушав запись до конца, его коллеги, движимые свойственным человеку чувством стаи, не замедлили принять сторону писателя, восхититься им, и каждый счел своим долгом отпустить шпильку в адрес жертвы:

  6