с удовольствием перечитала 
49 
– Но вы не рыдали.
– Убийце оплакивать свою жертву – согласитесь, это несколько непоследовательно. И потом, кому как не мне было знать, что моя кузина счастлива – счастлива навеки. Поэтому я один безмятежно улыбался среди разноголосых стенаний.
– За что с вас было спрошено впоследствии, я полагаю.
– Правильно полагаете.
– Только полагать и остается, поскольку ваш роман практически на этом и обрывается.
– В самом деле. Как вы могли заметить, в «Гигиене убийцы» доминирует вода. Завершить книгу пожаром в замке значило бы нарушить столь идеальный водный баланс. Терпеть не могу, когда художники соединяют эти две стихии, огонь и воду, – в подобном банальном дуализме есть что-то патологическое.
– Не пудрите мне мозги. Вовсе не эти метафизические соображения заставили вас так резко оборвать рассказ. Вы же сами мне говорили, что перо ваше остановилось по некой таинственной причине. Я напомню вам последние страницы: вы оставляете тело Леопольдины в объятиях скорбящих родителей, кое-как, общими до цинизма словами, объяснив им ее смерть. Роман заканчивается следующей фразой: «И я ушел в свою комнату».
– Не такой уж плохой конец.
– Пожалуй, но читатель не удовлетворен.
– Не такой уж плохой результат.
– Для метафорического чтения – да. Но не для того, плотского, на котором настаиваете вы.
– Что ж, мадемуазель, вы правы и не правы одновременно. Вы правы, потому что действительно есть таинственная причина, заставившая меня прекратить работу над этим романом. Но вы не правы, потому что, будучи журналисткой, мыслите себе продолжение в той же линейной манере. Поверьте, это было бы ужасно, ибо после того рокового тринадцатого августа и вплоть до сегодняшнего дня происходило только одно – карикатурно безобразный упадок. Уже четырнадцатого августа худенький юноша, всегда воздержанный в еде, начал жрать в три горла. Быть может, так я заполнял пустоту, образовавшуюся со смертью Леопольдины? Мне постоянно хотелось самой нездоровой пищи – вкус к ней у меня так и остался. За полгода я втрое прибавил в весе, стал мужчиной и уродом, лишился волос, всего лишился. Я говорил вам, что мои родные мыслили условностями: после утраты дорогого существа близким полагается худеть и желтеть. И все, кто жил в замке, худели и желтели, один я, урод в семье, обжирался и разбухал на глазах. До сих пор не могу без смеха вспоминать наши тогдашние трапезы: бабушка с дедушкой и дядя с тетей едва прикасались к своим тарелкам и с ужасом взирали, как я сметаю все со стола, громко чавкая. Вкупе с подозрительными синяками на шее Леопольдины эта булимия наводила на размышления. Со мной перестали разговаривать, я чувствовал, как сгущаются вокруг меня тучи враждебности и подозрений.
– Небезосновательных.
– Нетрудно догадаться, что мне захотелось вырваться из этой атмосферы, которая мало-помалу перестала меня забавлять. И нетрудно догадаться, что, написав великолепный роман, я просто не мог разбить чары столь плачевным эпилогом. Так что вы были не правы, требуя от меня продолжения по всей форме, однако вы были и правы, потому что эта история ждала конца, настоящего, – но я сам не знал его до сегодняшнего дня, потому что этот конец дали мне вы.
– Я? Я дала вам конец романа?
– Именно это вы делаете сейчас.
– Если вы хотели озадачить меня, то своего добились, но мне бы хотелось разъяснения.
– Вы уже дали мне ценнейшую информацию для финала вашей максимой о хрящах.
– Надеюсь, вы не собираетесь испортить прекрасный роман, прицепив к нему этот хрящеватый бред, которым морочили мне голову?
– Почему нет? Это потрясающая находка.
– Я себе не прощу, если действительно подсказала вам такой скверный конец. Уж лучше оставьте роман незаконченным.
– Это мне решать, что лучше. Но вы сейчас дадите мне еще кое-что.
– Что же?
– Это я узнаю от вас, дитя мое. Не пора ли перейти к развязке? Мы с вами выждали предписанное время.
– К какой развязке?
– Ну-ну, не прикидывайтесь овечкой. Скажете вы мне наконец, кто вы такая? И что связывает вас со мной?
– Ничего.
– Может быть, вы – последний отпрыск рода де Планез де Сен-Сюльпис?
– Вы знаете не хуже меня, что этот род угас, – вы ведь сами к этому причастны, не так ли?
– Тогда вы в дальнем родстве с Тахами?
– Вы знаете не хуже меня, что вы – последний из Тахов.
49 
