Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
15 
– Гении не терпят замечаний, – возразил один из коллег так заносчиво, словно сам был Тахом.
– И что же? Он мне плевал в лицо, а я должен был утереться?
– В идеале ты не должен был нарываться.
– Легко сказать! Да он изначально готов оплевать весь мир!
– Бедный Тах! Бедный титан в изгнании!
– Бедный Тах? Ну знаете! Бедные мы – это да!
– Неужели ты не понимаешь, до чего мы все его раздражаем?
– Как же, сам убедился. Но работа есть работа, кто-то должен ее делать, правда?
– Зачем? – поддел ехидный собрат, полагая, что это умно сказано.
– А зачем ты вообще стал журналистом, балда?
– Потому что Претекстатом Тахом мне не быть.
– А тебе бы хотелось быть жирным евнухом-графоманом?
Да, ему бы хотелось, и не ему одному. Так уж устроен род людской, что даже самые здравомыслящие его представители готовы бросить все – свою молодость, здоровье, любовь, друзей, личное счастье и еще многое другое – на алтарь иллюзии под названием вечность.
* * *
– Ну что, война началась?
– Э-э… да, сегодня первые ракеты уже…
– Это хорошо.
– В самом деле?
– Терпеть не могу, когда молодежь бездельничает. Итак, сегодня, семнадцатого января, мальчуганы смогут наконец заняться интересным делом.
– Если можно так выразиться.
– А что, вам бы это не было интересно?
– Честно говоря, нет.
– По-вашему, интереснее преследовать с магнитофоном наперевес жирных и немощных стариков?
– Преследовать? Но мы вас вовсе не преследуем, вы сами дали нам согласие на интервью.
– И не думал! Это все проделки Гравелена, черт бы его взял!
– Полноте, господин Тах, вы были вольны сказать вашему секретарю «нет» – этот человек искренне предан вам и уважает ваши желания.
– Не порите чепухи. Он измывается надо мной и никогда не спрашивает моего согласия. Вот медсестра, например, – тоже его затея!
– Ну-ну, господин Тах, успокойтесь. Вернемся к нашей беседе. Как вы объясните оглушительный успех ваших…
– Хотите стаканчик «Александра»?
– Нет, спасибо. Так вот, оглушительный успех ваших…
– Подождите, я смешаю себе.
Алхимическая пауза.
– Из-за этой новенькой войны мне безумно хочется «Александра». Этот напиток надо вкушать с благоговением.
– Понятно. Господин Тах, как вы объясните оглушительный успех ваших книг во всем мире?
– Никак.
– Но все-таки, вы же наверняка об этом задумывались, у вас должен быть какой-то ответ.
– Нет.
– Нет? Вы разошлись миллионными тиражами от Парижа до самого Китая, и это не навело вас на размышления?
– Оружейные заводы продают по всему миру тысячи ракет ежедневно, и это никого не наводит на размышления.
– Это разные вещи.
– Вы находите? А между тем параллели очевидны. Вот, например, говорят «гонка вооружений», с тем же успехом можно было бы сказать «гонка литератур». Тоже силовой довод, не хуже любого другого: каждый народ бряцает своим писателем – или писателями – как оружием. Рано или поздно мной тоже будут бряцать, начистив до блеска мою Нобелевскую премию.
– Если вы это имеете в виду, я согласен. Но литература, слава богу, не так опасна.
– Только не моя. Мои книги куда опаснее войны.
– Вам не кажется, что вы себе льстите?
– Сам себя не похвалю – никто не похвалит, ведь я единственный читатель, способный меня понять. Да, мои книги опаснее войны, потому что от них хочется сдохнуть, а от войны, наоборот, хочется жить. По идее, почитав меня, люди должны кончать жизнь самоубийством.
– Как же вы объясните, почему они этого не делают?
– Это как раз я объясню, и очень просто: потому что никто меня не читает. В сущности, это может быть и объяснением моего сногсшибательного успеха: я так знаменит по одной простой причине – никто не читает моих книг.
– Парадокс!
– Напротив: попробуй эти бедняги прочесть их, они бы меня возненавидели и в отместку за усилия, которые пришлось затратить, поторопились бы предать забвению. Не читая же моих книг, они находят меня умиротворяющим, а следовательно, симпатичным и достойным успеха.
– Своеобразная логика.
– Зато железная. Возьмите хоть Гомера – он сегодня знаменит как никогда. А много ли наберется подлинных читателей подлинной «Илиады» и подлинной «Одиссеи»? Жалкая горстка плешивых филологов, не более того, – ведь вы, надеюсь, не станете причислять к читателям тех немногих полусонных лицеистов, что еще долдонят на школьной скамье Гомера, думая при этом о «Депеш Мод» или о СПИДе. Вот по этой-то поистине замечательной причине Гомер – классика.
15 
