Последние отзывы

  97  

И царица, и Распутин были встревожены — опасения, что Николай Николаевич захочет играть самостоятельную политическую роль, были у них с самого начала войны, особенно они заметны по письмам царицы с января 1915 года, где она — с постоянными ссылками на Распутина — заклинает царя не давать Николаю Николаевичу первенствовать.

В разгар отступления на Николая Николаевича напали и министры, стремясь не столько подорвать его политическую роль, сколько сузить административные права ставки. «В ставке Верховного главнокомандующего наблюдается растущая растерянность, — говорил на заседании Совета министров 16 июля 1915 года Поливанов. — …В действиях и распоряжениях не видно никакой системы, никакого плана… И вместе с тем ставка продолжает ревниво охранять свою власть и прерогативы». "Никакая страна, даже многотерпеливая Русь, не может существовать при наличии двух правительств, — сказал поддержанный другими министрами Кривошеин. — …Положение о полевом управлении составлялось в предположении, что верховным главнокомандующим будет сам император.

Тогда никаких недоразумений не возникало бы и все вопросы разрешались бы просто: вся полнота власти была бы в одних руках".

Напрашивался логический вывод, что нужно или изменить Положение, или императору стать во главе армии. «Господа, обращаю ваше внимание на необходимость с особою осторожностью касаться вопроса о ставке, — предостерегал Горемыкин. — …Императрица Александра Федоровна, как вам известно, никогда не была расположена к Николаю Николаевичу… Сейчас же она считает его единственным виновником переживаемых на фронте несчастий». На заседании 24 июля Горемыкин повторил свой совет.

Он оказался прав. На следующем заседании, 6 августа, Поливанов, начав с того, что «ставка окончательно потеряла голову», под конец воскликнул: «Как ни ужасно то, что происходит на фронте, есть еще одно гораздо более страшное событие, которое угрожает России. Я сознательно нарушу служебную тайну и данное мною слово до времени молчать. Я обязан предупредить правительство, что сегодня утром на докладе его величество объявил мне о принятом им решении устранить великого князя и лично вступить в верховное командование армией». Поднялось общее волнение, и министр внутренних дел Щербатов заметил, что до него «доходили слухи об интригах в Царском Селе», но он не думал, что все случится так быстро.

От мысли возглавить армию министры удержали царя в канун войны. Тем более — вне зависимости от всяких «интриг» — сильным душевным движением его было стать во главе армии, когда армия и страна в опасности. Но как человек нерешительный, мог он заколебаться — и царица прилагала все усилия, чтобы он был твердым в его же собственных намерениях. «Заставь их дрожать перед твоей волей и твердостью» — лейтмотив ее писем, рефрен которых: «Бог с тобой и наш Друг за тебя». А поскольку на непосредственное вмешательство Бога рассчитывать было трудно, она через Горемыкина вызвала из Покровского «нашего Друга». Тот виделся с царем 31 июля, в день приезда, и 4 августа, а еще ранее послал ему несколько телеграмм. Именно эти «интриги» имел в виду Щербатов.

С его одобрения его товарищ по полиции предпринял контринтригу. 4 августа царь принял Джунковского, который, пользуясь разрешением докладывать о Распутине, представил составленный его секретарем Л. А. Сенько-Поповским доклад, кульминацией которого было все то же происшествие в «Яре», описанное еще более яркими красками. Царь встретился с Распутиным в тот же день, и тот попал, что называется, под горячую руку — «таким он никогда до того даже и не видел государя, — вспоминает его рассказ Белецкий, — но Распутин, в свое оправдание, говорил, что он, как и все люди, грешник, а не святой. По словам Распутина, государь после этого его долго не пускал к себе на глаза».

Царский гнев не повлиял на его решение возглавить армию, но положение Распутина ухудшил. На следующий день он выехал из Петрограда — и уже в дороге начались неприятности. «Около часу дня Распутин вышел из каюты пьяный и пошел к солдатам, едущим на том же пароходе из Тюмени в Тобольск, — сообщается в филерской сводке, — …вступил с ними в разговор, а затем дал им на чай 25 рублей и заставил их петь песни… Пенье продолжалось около часу, после чего Распутин забрал всех солдат и повел их во 2-й класс, разместил их за столами и был намерен угостить их обедом, но капитан парохода не разрешил присутствовать нижним чинам во 2-м классе… Спустя некоторое время Распутин опять явился к солдатам, поставил их в кружок, сам стал посредине, и все пели хором, причем пеньем руководил Распутин и был в очень веселом настроении… После этого встретил официанта парохода, обозвал его „жуликом“ и сказал, что это он украл у него три тысячи рублей. Официант, попросив некоторых пассажиров быть свидетелями по данному делу, обратился с жалобой к капитану парохода». Тот обещал составить протокол, а Распутин "опять удалился в каюту и у открытого окна, положив голову на столик, что-то долго про себя бормотал, а публика им любовалась. Из публики было слышно: «Распутин, вечная память тебе, как святому человеку». Другие говорили: «Надо его обрить, или машинкой бороду снять». В Покровском мертвецки пьяный Распутин был агентами с помощью матросов вытащен на берег и взвален на телегу. На следующее утро он "спрашивал агентов относительно вчерашних происшествий, все время ахая и удивляясь, что скоро так напился, тогда как выпил всего три бутылки вина, и добавлял: «Ах, парень, как нехорошо вышло».

  97