Последние отзывы

  31  

Под сенью цветущего гетто мы наконец могли возобновить войну.

Лёд тронулся во всех смыслах слова.

В 1972 году взрослые подчинили войну своим правилам, что нам было глубоко безразлично.

Весной 1975 года, они все разрушили. И это разбило нам сердце.

Едва лёд растаял, едва завершились наши принудительные работы, едва мы возобновили войну в экстазе и неистовстве, как возмущённые родители все испортили:

— А как же перемирие?

— Мы ничего не подписывали.

— Так вам нужна подпись? Хорошо. Предоставьте это нам.

Взрослые сочинили и напечатали самый высокопарный и путаный мирный договор.

Они вызвали генералов двух вражеских армий за «стол переговоров», где не о чём было договариваться. Затем прочли вслух текст на французском и немецком, но мы всё равно ничего не поняли.

Мы имели право только подписать.

Это было так унизительно, что даже враги стали нам симпатичны. И было видно, что наши чувства взаимны.

Даже Вернеру это было противно, хоть история с перемирием и началась с него.

В конце опереточного подписания взрослые сочли нужным выпить за это по бокалу газировки из настоящих фужеров. У них был довольный и удовлетворённый вид, они улыбались. Секретарь посольства Восточной Германии, приветливый, плохо одетый ариец спел песенку.

Вот как, сначала отобрав у нас войну, взрослые отобрали у нас мир.

Нам было стыдно за них.

Как ни странно итогом этого искусственного мирного договора стала взаимная любовь.

Бывшие враги упали в объятья друг друга, плача от ярости на взрослых.

Никогда и никто ещё так не любил восточных немцев.

Вернер рыдал. Мы целовали его: он предал нас, но это было на войне.

Всё, что относилось к войне, было хорошо для нас.

Мы уже чувствовали ностальгию. Мы обменивались по-английски воспоминаниями о битвах и пытках. Это было похоже на сцену примирения из американского фильма.

Теперь нам предстояло найти нового врага.

Но нельзя было нападать на первого встречного, у нас были свои критерии отбора:

Первый: географический — враги должны жить в Сан Ли Тюн.

Второй: исторический. Нельзя было драться с бывшими Союзниками. Конечно, нас всегда предавали только свои, конечно, нет никого опаснее друзей: но нельзя же напасть на своего брата, нельзя напасть на того, кто на фронте блевал рядом с тобой и справлял нужду в тот же бак. Это значило погрешить против здравого смысла.

Третий признак был из области иррационального: врага надо было за что-нибудь ненавидеть. И тут годилось всё, что угодно.

Некоторые предлагали албанцев или болгар по недостаточно веской причине, за то, что они были коммунистами. Предложение никто не поддержал. Мы уже воевали с Востоком, и всем известно, чем это кончилось.

— Может перуанцы? — предложил кто-то.

— За что ненавидеть перуанцев? — спросил один из нас из чистого любопытства.

— Потому что они не говорят на нашем языке, — ответил далёкий потомок строителей Вавилонской башни.

И правда, неплохо придумано.

Но наш склонный к обобщениям товарищ заметил, что с таким же успехом мы могли бы объявить войну почти всему гетто, и даже всему Китаю.

— Хорошо, но этого мало.

Мы перебирали разные нации, и тут меня осенило:

— Непальцы! — воскликнула я.

— А за что можно ненавидеть непальцев?

На этот вопрос, достойный Монтескьё, я дала блестящий ответ:

— За то, что только у них флаг не четырёхугольный.

Возмущённое собрание на миг смолкло.

— Это правда? — раздался первый воинственный голос.

И я стала описывать флаг Непала, состоящий из треугольников, похожий разделённое надвое бильбоке.

Непальцы тут же были объявлены врагами.

— У, подонки!

— Мы покажем этим непальцам, будут знать, как иметь флаг не такой, как у всех!

— За кого они себя принимают, эти непальцы?

Ненависть нарастала.

Восточные немцы были возмущены не меньше нас. Они попросились в армию Союзников, чтобы вместе с нами участвовать в Крестовом походе против нечетырехугольных флагов. Сражаться бок о бок с теми, кого мы мучили и преследовали, было очень трогательно.

Непальцы оказались непростыми врагами.

Их было гораздо меньше, чем Союзников. Сначала мы этому обрадовались. Нам и в голову не приходило стыдиться своего численного превосходства. Напротив, нам казалось, что это здорово.

В среднем враги были старше нас. Некоторым из них было уже по пятнадцать лет, что было для нас вершиной старости. И ещё одной причиной, чтобы их ненавидеть.

  31