Последние отзывы

  21  

– Да, действительно, должность курьера открывает неограниченные возможности для наблюдений.

– Вот именно. Посредники знают секреты, которые неизвестны высокому начальству.

– Вы раскроете нам эти секреты, месье… Иннокентий?

– С удовольствием. Если вы не будете заставлять меня стучать на других.

– Как вы могли такое подумать, месье Иннокентий!

– Называйте меня просто Иннокентий.

Он рассмеялся, я тоже. Сильное имечко я себе придумал.

– Только не спрашивайте, почему мама так меня назвала.

– А я, собственно, и не спрашиваю.

– Потому что она была очень набожная, – сочинял я на ходу. – Знаете, в Библии есть эпизод – избиение невинных младенцев. Ирод приказал убивать первенцев мужского пола в каждой семье, ну вы знаете, чтобы уничтожить Мессию. Христос был единственным мальчиком, который избежал этой участи.

– Повторяю, я вас об этом не спрашивал.

– О чем только думала моя мать, когда давала мне такое имя? Я думаю, ее выбор вряд ли можно назвать невинным.

– Месье изволит шутить?

– А почему она выбрала имя, связанное с избиением младенцев?.. Интересно, часто ли французским детям давали имя Варфоломей после двадцать четвертого августа того самого рокового года, когда…

– Кроме рюкзака у вас ничего с собой нет?

– Я живу как буддистский монах. И в моем рюкзаке только девять предметов.

– Какие же?

– Бритва, шампунь, расческа, зубная щетка, носки, трусы, брюки, футболка.

– Восемь. Одного не хватает.

– Я еще более аскетичен, чем буддистские бонзы.

– А ручки у вас нет с собой?

– Зачем она мне?

– Иногда бывает нужно что-то записать в записную книжку.

– Друзей у меня нет, так что адресов и телефонов я не записываю.

– Я не об этом. Нет ли у вас тетради?

Я молча смотрел на него, ошеломленный.

– Нет.

Он забрал у меня рюкзак и принялся в нем копаться.

– Вы уверены, что так принимают на работу? – спросил я.

– Куда вы спрятали тетрадь?

– О чем вы?

– Мы знаем, что она у вас. В доме министра обыскали каждый сантиметр, в вашей квартире тоже.

Я поднялся, чтобы уйти.

– Вы куда?

– Ухожу.

– За дверью охрана. Мы не выпустим вас до тех пор, пока не найдем дневник.

– Не понимаю, о чем вы.

– В доме министра вы убили девушку.

– Да, я выполнял задание.

– Ее личный дневник был в портфеле, который вы оттуда привезли.

– Я его не видел.

– В самом деле?

– Не понимаю, почему вас интересует чей-то личный дневник.

– Не твое дело.

Он позвал тех самых амбалов, что привели меня сюда, и они поволокли меня куда-то, как мешок. Сердце мое отчаянно билось о тетрадь, спрятанную под курткой.

Меня заперли в пустой комнате. Окно было на высоте четырех метров, не достать. Я стал кидать в него ботинки, но стекло не разбивалось. Свет шел только из окна, в комнате не было ни одной лампы.

И никаких видеокамер. Моя странная тюрьма обеспечивала полное уединение. Интересно, сколько людей здесь умерло? От цементного пола веяло холодом. И он был выше, чем в коридоре. Может, под ним кто-то погребен? Я представил себе этакий пирог с трупами. В углу стояло пластиковое ведро, чтобы справлять нужду.

Необходимо было решить, что делать. Я вытряхнул все, что у меня было в карманах: тетрадь, карандаш. Ключи я забыл в замке зажигания мотоцикла. Ни спичечного коробка, ни зажигалки. Вот черт! Как же мне теперь уничтожить дневник?

Я должен сделать это. Я причинил девушке самое страшное зло: убил ее и прочитал то, что она запрещала читать другим. И единственное, чем могу хоть как-то искупить свою вину, – уничтожить текст, который почему-то не дает покоя стольким людям.

Эта непонятная охота за дневником казалась мне абсурдной, хотя сам я ни за что на свете не желал с ним расстаться.

Я полистал тетрадь, надеясь разгадать какое-нибудь тайное послание или шифр. Но к радости своей, ничего похожего не обнаружил. Нельзя было терять время: в любую минуту ко мне могли войти. Рано или поздно меня обыщут как следует. Я попытался вымарать текст карандашом, но грифель оказался слишком тонок. С помощью ластика бандиты легко свели бы на нет мои старания.

Да, у меня оставался только один выход. Очень неприятный, зато он послужит мне наказанием за содеянное, – съесть все исписанные страницы. Я разорвал их на части и начал жевать. Это было отвратительно и очень тяжело. Зубы ныли от жесткой бумаги. Было бы хоть чем запить! Язык у меня пересох. Но каким вином подобает запивать дневник юной девы? В честь Клелии я склонялся в пользу романе-конти.^[5]

  21