Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
5 
– …Знаете, Анни, Казамена – один из самых очаровательных и меланхоличных уголков, прибежище по-своему совершенное и столь же далёкое от сегодняшней реальности, как вон та гравюра с изображением вашего дедушки. Вы согласны со мной?
Анни в сомнении:
– Пожалуй, в детстве я любила Казамену. Верила, что в лабиринте можно затеряться навсегда и что аллея, огибающая поместье кругом, бесконечна… Но мне пришлось её разлюбить. Теперь я тут отдыхаю, и всё… просто дышу воздухом… здесь ли, в другом месте – мне всё равно…
– Невероятно! – Я недоверчиво покачала головой. – Я бы ни за что не отдала такое чудо. Если бы Казамена была моей…
– Она и есть ваша, – заметила тихо Анни.
– Ну да… с вами в придачу… а вот…
– Казамена ваша, – повторила Анни мягко, но настойчиво. – Я её отдаю.
– Да будет вам, сумасбродка вы этакая!
– И вовсе не сумасбродка! Вот увидите, когда я буду уезжать, я отдам вам Казамену…
Я вздрогнула и взглянула на Анни. Она спокойно обрезала шёлковую нить и положила ножницы рядом с собой. Какое там уезжать! Анни, казалось, навек приросла к этому месту!
– Вы это серьёзно, Анни?
– Что уступлю вам Казамену? Разумеется, серьёзно.
– Да нет, не о том речь… вы собираетесь снова уехать?
Она минуту помолчала, бегло глянула на блестящее оконное стекло, за которым сгустилась ночь, и многозначительно подняла палец.
– Тихо! – сказала Анни. – Если и собираюсь, то не сегодня…
Необычное выражение её лица сразу пробудило мой интерес. Мне так нравится, когда кто-то сбрасывает маску, показывает себя настоящего – из гордости ли, случайно или, наоборот, намеренно, желая поразить других, – выходит на свет и говорит: «Вот я какой на самом деле, а вы-то думали…» Человек испытывает особое наслаждение, привязываясь к обманщику, одетому в ложь, словно в нарядное платье, и сбрасывающему свой покров лишь в страстном желании обнажиться. Разве я любила Рено меньше, когда он обманывал меня? И, кто знает, может, образ Рези мне дороже тем, что так и осталось неясным, нежели тем, в чём я разобралась?..
Как поверить Анни? Она всегда казалась такой пассивной – все жалели её за это, недоумённо пожимая плечами. От мужа и от супружества Анни избавилась как-то незаметно, без шума: есть такие ловкие собаки: их привяжут, а они прижмут уши и выскользнут из ошейника…
– Неужели вы собираетесь уехать, Анни? Опять? Она сосёт уколотый палец и ребячливо покачивает головой:
– Я ничего такого не говорила… Ну хорошо, предположим… допустим, я собираюсь немного попутешествовать…
Меня страшно забавляет её вид – ни дать ни взять добросовестный нотариус, что боится выдать профессиональную тайну.
– Я даже не знаю… Что за церемонии, Анни? Хотите уехать? На здоровье! И пусть моё присутствие вас не останавливает!
– Не надо сердиться, Клодина! Речь не об отъезде… Во всяком случае, не так скоро… Просто…
– Просто что?
Она вместе со стулом придвигается ко мне, сжимает мои ладони, лежащие на коленях, и зарывает их в складках платья – не руки хотела бы она спрятать, а своё сердце, сердце, изнемогающее от желания высказать что-то, от желания утаить… Бросает ещё один взгляд на окна, с опасением – будто стекло вот-вот разлетится вдребезги под давлением тёплой чёрной ночи…
Час, когда сгущаются сумерки, так же загадочен, как полночь. Из кухни не доносится ни звука, лишь где-то крыса стучит коготками по половицам… усилившийся ветер задувает порой в трубу, вталкивая в дом ароматный запах еловых поленьев, серая кошка, предвещая наступление холодов, свернулась в клубочек. Яркий круг света падает на юбку Анни, но ровный, словно лесной орешек, овал лица остаётся в густо-красной тени – моя подруга сейчас словно статуэтка из розовой глины. Она держит меня за руки, то открывает, то снова закрывает рот… да говори же… нет… ну скажи…
– Послушайте, Клодина…
– Я слушаю, дорогая.
– А вам самой никогда не хотелось уехать?
– Хм… тут есть над чем поразмыслить: пожалуй, отрицать не стоит – бывают минуты, когда мне очень даже хочется… отчалить…
– Не шутите так! Мне надо, чтобы вы поняли. Страсть к перемене мест… не каждый даже подозревает, что такое существует на свете. Это болезнь, отрава! Клянусь, Клодина, это даже нельзя назвать осознанным стремлением, просто безумное желание. С чем бы его сравнить?.. А, вот… это как киста, она потихоньку зреет в теле, становится день ото дня всё тяжелее… Я могу есть, спать, вышивать – она со мной, где-то здесь, давит и теснит: страсть к перемене мест. По мне не видно, да? Или скажете, я плохо притворяюсь?..
5 
