Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
48 
– Не бойтесь. Это пчела возвращается домой. У них гнездо вон там, в обвалившейся стене…
Я снова повожу плечом, как когда показывала на кладбище, и Анни снова осуждает меня взглядом… Я не сержусь. Я старая и спокойная, этому ребёнку всё равно меня не понять…
Из куста карликовых роз, гибнущих под плетями лишённой запаха жёлтой розы, вдруг выскакивает что-то рыжее, прыгает прямо к солнцу, взлетает и растворяется… Это проделки Пррру, рыжей кошки, дикарки моей, сумасбродки… Я смеюсь над испугом Анни:
– Знаете, кто это, Анни? Это Пррру. Пррру – дочь Перонель!
– Перонель? Так она ещё у вас?
Её глаза опять влажнеют, она вспоминает тот год, когда снова пустилась в бега, оставив на меня Тоби-Пса и серую кошку…
– Да, у меня. Стареет потихонечку, всё время спит. Среди прочих её злодеяний значится и эта дочь лисьего окраса, я зову её Пррру… Видите?
Между двух ветвей плакучей акации за нами следит свирепая морда, по-львиному рыжая, с янтарно-зелёными глазами. Хорошо виден крупный нос, выдвинутая челюсть, мускулистые, как у крупного хищника, щёки…
– Она, кажется, злая, – шепчет Анни.
– Довольно злая. Крадёт цыплят, дерёт котов, лопает птичек и царапает кухарку. Даже мне редко удаётся её поймать, хотя она повсюду следует за мной на некотором отдалении, даже в лес. Она всегда начеку и ничего не боится. Она немножко похожа на Марту, вы не находите?
– Верно, – кивает, развеселившись, Анни.
– Знаете, Анни, меня вообще-то удивило, что вы приехали вместе.
Анни смущается и, уколовшись о букет, сосёт капельку крови на пальце:
– Я понимаю, это может показаться вам странным… Но Марта так настаивала, так хотела, чтобы я была с ней, поехала в путешествие на автомобиле…
– Это её машина?
– Да… то есть… моя тоже чуть-чуть… Я половину оплатила.
– Ах, вон что…
– И потом – так глупо! – сила привычки непобедима. Рядом с Мартой я чувствую себя маленькой девочкой, во всём покорной, она так легко подавляет мою волю…
Я хватаю её за руку.
– Значит, вы снова на поводке, бедняжка? Красивая двусмысленная улыбка пробегает, как когда-то, по её лицу.
– На поводке, говорите?.. Но поводок оборвать недолго, вы же знаете…
– Тем лучше, Анни!
– Как мило, что вы ещё интересуетесь мной, – чуть слышно произносит она. – Я боялась, что вы совсем не похожи на ту, которую я помнила…
– Почему же? Признайтесь, вы бы хотели, чтобы я преждевременно поседела и завернулась в чёрный креп?
– Не нужно так говорить, – восклицает Анни. – Да, я думала, вы изменились, уничтожены, превратились в собственную тень…
Руки её разжимаются, и розы ложатся на землю в изящном сентиментальном беспорядке:
– Я думала, вы сломлены, больны, влачите жалкие дни и презираете их, и ненавидите всё, что дышит и радуется жизни! А вы молоды, прекрасно чувствуете себя среди зверей и пчёл… Так зачем тогда было любить, что же это за великая любовь, Клодина? Значит, можно жить и после её смерти? Или это была не любовь?..
Её слова звучат искренне. Она, любившая меня, возмущена, я упала в её глазах, потому что смогла после смерти Рено забывать, цвести… Может, я хоть для неё прерву своё не снисходящее до объяснений молчание? Нет. Мне не вынести, если горечь поднимется со дна безмятежной боли и хлынет к глазам, развяжет язык… Я наклоняюсь, поднимаю рассыпанные розы и перекладываю их в руки Анни.
– Нет, детка, это была любовь! Не волнуйтесь, поезжайте себе спокойно. Это была самая прекрасная любовь, та, что живёт собою и не умирает после смерти. Утешьтесь, дитя моё, я не растеряла любовь! Поверьте, это так – а то, что мне порой изменяет рассудок, несущественно…
Она склоняет голову к охапке роз, чтобы скрыть слёзы, которые не может утереть… Вот так стоит и плачет, вся в цветах, словно куст под дождём. И мне приходится утешать её, убаюкивать. Не знаю, право, над ней я так грустно улыбаюсь или над собой…
Маленький чёрный бульдог, не слишком молодой, потолстевший, летит на нас, как бык, останавливается, поднимает к нашим прижатым одно к другому лицам морду японского чудища и смотрит с тревогой – тут плачут и обнимаются…
– Тоби, Тоби… Это же Тоби!
– Конечно, Анни, это Тоби. Куда же он денется?
– Не знаю… Мне казалось, Клодина, что маленькие зверюшки так долго не живут…
– Так долго!.. Прошло всего два с половиной года с тех пор, как вы мне их оставили… И полтора, как умер Рено…
– И правда…
48 
