Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
58 
– Минна!
– Что?
– Я шёл за вами.
– Очень хорошо.
– Я знаю, откуда вы идёте.
– И что же?
– Я ужасно страдаю, Минна, и я не могу понять.
– Я не просила вас понимать.
Звук голоса Минны, её холодный тон причиняют Жаку почти физическую боль. Он поднимает голову, и на его лице чахоточного Гавроша появляется умоляющее выражение.
– Минна… Вы не находите, что я изменился?
– Немного!.. Чуточку бледны. Вам нужно вернуться домой: сегодня вечером для вас слишком свежо.
Он с трудом сглатывает слюну, дёрнув кадыком, и кровь внезапно приливает к его щекам, вернув им молодую прозрачность:
– Минна… вы притворяетесь!
– Неужели?
– Вы притворяетесь, что… что так равнодушны ко мне! Я хочу получить объяснение.
– Нет.
– Да! И сейчас же! Вы меня больше не хотите? И не хотите больше быть моей? Вы… вы не любите меня больше?
Оставив в покое юбку, она стоит очень прямо, и руки у неё сжимаются в кулаки. Он вновь видит ужасный взгляд, которым она искушает его и бросает ему вызов.
– Отвечайте же! – шёпотом кричит он.
– Я не люблю вас. Вы мне отвратительны, омерзительно воспоминание о вас, о вашем теле… Вы мне отвратительны!
– Почему?
Она разводит руки в сторону и роняет их жестом недоумённого неведения:
– Не знаю. Уверяю вас, я не знаю почему. В вас есть нечто, что вызывает у меня ярость. Ваше лицо, ваш голос, это как… это хуже, чем оскорбление. Я сама хотела бы знать почему, так как вообще-то это очень странно, если хорошенько подумать…
Она говорит сдержанно, подыскивая слова, чтобы немного смягчить жестокость своего безмерного отвращения, сделать его более понятным, более человечным…
– Вы же спали с этим стариком! – страдальчески восклицает он.
– Каким стариком?
– От которого вы идёте! Вы спали с этим мерзким лысым алкоголиком, этим… этим…
Странная улыбка освещает лицо Минны.
– Не подыскивайте других эпитетов! – прерывает она его. – В этой истории вы также не способны что-либо понять… – Она глубоко вздыхает, отводит взгляд от лица своего врага, и блеск её глаз растворяется в фиолетовом сумраке зимнего вечера… – Мне и самой-то достаточно трудно, – продолжает она, – что-либо здесь понять.
Жак воспринимает её слова совершенно иначе; ему кажется, что это – её признание в позорной страсти, и он стискивает зубы.
– Я убью вас, – тихо говорит он.
Она думает о своём, глядя прямо перед собой.
– Вы слышите меня, Минна?
– Простите… Вы что-то сказали?
Он чувствует, что становится смешон. Дважды такую угрозу не повторяют: её либо исполняют, либо…
– Я убью вас, – произносит он чуть громче. – А потом убью себя.
Лицо Минны вспыхивает свирепой радостью:
– Сейчас же! Немедленно! Убейте себя! На моих глазах! Исчезните из моей жизни, испаритесь, умрите! Как же вы не подумали об этом раньше?
Он смотрит на неё, раскрыв рот. Она толкает его к смерти, как к неизбежной развязке…
– Умереть? Вы в самом деле хотите, чтобы я умер? В самом деле? – спрашивает он с какой-то особенной мягкостью.
– Да! – с полной искренностью кричит Минна. – Вы меня любите, я не люблю вас: разве этим не всё сказано?
Мальчик, которого она обрекает на гибель, похоже, уже почти понял её и пылко восклицает:
– Ах, Минна, это так, это так! После вас все другие женщины…
– Если вы любите меня, для вас не должны существовать другие женщины!..
– Да, Минна, других женщин нет…
– Нельзя изменять любви, правда? Если, конечно, любишь… Живёшь и умираешь одной и той же любовью? Это так? Говорите!
– Да, Минна.
– Подождите, скажите мне ещё вот что: вы полюбили меня внезапно, не зная об этом заранее и не предчувствуя, что это произойдёт? Верно?.. Значит, любовь приходит вот так, крадучись, в назначенный час? Она набрасывается, когда считаешь себя свободным, когда ощущаешь себя ужасно одиноким и свободным?
– О да! – со стоном шепчет он. – Именно так!
– Подождите… Любовь, сказали мне, может прийти в любом возрасте, даже к сухим, холодным старикам, и вдруг озарить пламенем конец жизни, потерявшей уже и желание обрести прежний огонь! Она может прийти – говорите же, раз вы любите! – к существам ущербным и больным, к людям проклятым и отверженным, и… даже ко мне?
Он серьёзно кивает.
– Да услышит вас хоть какой-нибудь бог! – лихорадочно выдыхает она. – А вы, если любите, оставьте меня в покое навсегда!
58 
