Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
69 
Было очень светло, однако никто не приходил. Если бы зашел Гуидо, можно было бы дать ему распоряжения, он бы прислал Мани или другую женщину, которая умыла бы ее, одела и причесала. Гуидо заходил иногда по утрам сообщить новости, но сейчас его не было. Нора ждала некоторое время. Она хотела перестать ждать и начать думать о своем возлюбленном, но мысли о Коленьке не шли в голову. Хотела радоваться тому, что не будет снова закована в одежду и утяжелена украшениями, однако легкость становилась чем-то досадным, словно отобрали тело, и теперь только волосы держали у подушки. Получилось заснуть ненадолго, однако на этот раз никто и ничего не приходило во сне.
На четвертый день началось нехорошее – не смогла встать с кровати, смогла лишь сесть, опираясь на подушку. Вспомнить о возлюбленном не удавалось, как если бы его никогда не было. Появилась дрожь, хотя ей вовсе не было холодно, наоборот – тело покрывалось от жара пленкой пота. Ждала боя часов, но звук словно проходил мимо – отвлекалась и не улавливала.
Нора терпеливо повторяла попытки, охотилась за временем, пока не поймала: пробило восемь часов. И на циферблате восемь. Два часа до того, как погаснет свет. Ей повезло: она догадалась, что, если не встанет, умрет. Дальше новые догадки посыпались дождем: возможно, кто-то даже хочет, чтобы она умерла, например Алекс Ниффлонгер, которому для спасения его дел нужно либо сочетаться с ней браком, что многими может быть не понято, либо деть ее куда-нибудь. Алекс ее любит как брат, но превыше всего ценит свое имущество. Или мальчик, мерзкий мальчик, или даже Гуидо с его хитрыми глазами и словами, а может, сама Мани…
Теперь наконец получилось вспомнить о возлюбленном: как будет ему печально, если он придет и не застанет ее… или не будет? И вдруг проснулось в ней что-то. Мелькнуло в памяти огромное оранжевое солнце. Конечно, она видела солнце, и не раз, она жила с ним рядом, часто видела и не замечала. Мелькнуло, исчезло, но оставило горячее чувство – злобу. Несколько секунд Нора ненавидела всех: Гуидо и Мани – за то, что они вечно вертелись поблизости, свою матушку – за то, что та ее недостаточно любила, своего возлюбленного – за то, что его не было рядом, Алекса Ниффлонгера – за его вальяжность и хитрость, но всех сильнее – своего возлюбленного – за то, что его не было рядом. С ненавистью к ним захотела другого: дальше чувствовать свои руки, свои ноги, спину и грудь, вдыхать и выдыхать свой воздух, думать свои мысли, видеть свое отражение в зеркале. Жить. Нужно спасать себя и постоянно охранять себя от смерти. Она не заметила, как встала, не заметила, какими тяжелыми были первые шаги, – но были. Как вышла из комнаты, как делала шаг за шагом, босая, торжествующая и злая. Лишь позже прислушалась к ощущениям. Движение ног. Стянутый голодом живот – но что голод, он приходит, потом уходит с пищей, так было всегда, с тех пор как были животные и люди. Как приятно растягивается внутри, если вытянуться вверх, подняв руки, как расширяются ребра, если много-много вдохнуть. Душный, пустой воздух – ей хватало. Губы в улыбке. От дрожи не осталось ни следа. Осталась радость.
Через коридоры, помещения с окнами, и зеркалами, и гобеленами, и карнизами, осыпавшейся росписью плафонов. Повсюду горел электрический свет, нигде не было людей. Ненастоящим было все, и даже старинная изношенность была поддельной. Нора повторяла маршруты своих обычных прогулок, открыла сама другой путь в комнату мамы, но дверь была заперта изнутри. Она спешила дальше. В тяжелом платье она никогда не ходила так быстро. Она спешила, словно искала что-то, отчаянно и торопливо искала, не обращая внимания на голод и слабость, – нет, обращая и радуясь, что чувствует. Всё быстрее, всё быстрее, понимая, что время исходит, благодарно принимая мимолетные картинки памяти, ярче и живее, чем воспоминание о птичьих временах и деревьях в кадках: углы домов, ощерившиеся кошки на деревьях, столб фонаря, избитый асфальт улиц с прорастающей травой…
Свет погас. Десять. Не успела. Нора наизусть знала сплетения переходов, залов, могла вернуться в спальню и в темноте, и с закрытыми глазами. Лечь во влажную несвежую постель. Укрыться, свернуться, за секунду до сна вспомнить, что именно искала: выход. И пообещать себе найти назавтра. Кажется, она была совсем рядом с выходом.
Но на следующее утро Мани вошла, едва засветились лампы, будто с вечера ждала возле спальни. Помыла, одела, убрала волосы, украсила. Гуидо предлагал широкий спектр развлечений. Оба – Мани и Гуидо – говорили так, словно не было этих четырех пустых дней, словно ее не забывали, и это утро было следующим после того вечера, когда, раздев, ее оставили в последний раз. Нора ни о чем не спрашивала. Пошли разные сутки.
69 
