Последние отзывы

  124  

Голос смолк. Машины начали поворачивать, когда он зазвучал вновь:

— Москвичи! Теперь не надо бояться, не надо прятаться! Выходите из развалин, война закончилась! Силы Городского Правопорядка ждут вас, вы получите еду, крышу над головой, вам выдадут оружие и…

Слова далеко разносились по пустынным улицам, отражались от стен, эхо повторяло их в лабиринте развалин. Машины с людьми уже скрылись из виду, а Костя с Алексеем все еще слышали отголоски призывных выкриков.

Лабус спрыгнул с лестницы первым, выхватив ПМ, взбежал на кучу, состоящую из кусков бетона, гнутой арматуры и части ограждения — остатков балкона. Посмотрел вдоль улицы влево, вправо.

Курортник встал позади кучи, Костя оглянулся и кивнул:

— Чисто.

Большой бетонный осколок под его ногами зашатался, когда Костя начал поворачиваться. Из-под осколка торчало что-то покатое, пластиковое, на нем была эмблема: надкусанное яблоко. Костя присел, схватился за край осколка. Пальцы почти коснулись пластика.

— За мной! — Алексей побежал вдоль стены, и Лабус спрыгнул на землю. Прислушался — и поспешил вслед за напарником, так и не заметив лежащего под бетонным осколком лэптопа.

Они нырнули во дворы возле улицы Варварки, потом спустились в подземный переход метро «Китай-город», после него прошли еще метров сто и свернули на север по Спасоглинищевскому переулку.

— Как думаешь, выяснил полковник что-то у «языка»? — негромко спросил Лабус, выглядывая над «тойотой» с обгоревшими колесами. — Чисто.

— У него мало времени было, — ответил Курортник и перебежал к здоровенному зеленому «форду».

— Ну, мало… Зато он лингвист, военный переводчик. Семь языков знает — сам говорил. Полиглот! А варханы болтают похоже, в смысле, на нас похоже, я вроде многие слова узнаю. Хотя все равно ни черта не понимаю.

— Говорю тебе: толком он пока ничего узнать не мог.

Прячась за машинами, они пересекли улицу, из-за поворота которой эхо донесло монотонный сиплый голос:

— …Не прячьтесь, выходите к нам! Конец страху и голоду! Силы Городского Правопорядка…

— Вот же тоскливо они как… — пробормотал Лабус и вдруг усмехнулся. — А друг у Якова — ну, смешной старикан! Вчера, когда ты дежурил, рассказывал мне, как в Ливии еще в семидесятые консультировал тамошних армейских, когда они с Египтом сцепились. Там такие случаи были…

— Ладно, не отвлекайся. Чисто, пошли.

Впереди между домами была небольшая школа, во внутреннем дворике ее стоял спец-автобус, а рядом, наполовину в проломе стены, — отремонтированный броневик.

После атаки варханов было решено покинуть схрон в подземном гараже — зачистив территорию, чужаки устроили лагерь прямо за поворотом, в Самотечном переулке, и возле шестнадцатиэтажки стало опасно. Другие известные эфэсбэшникам «объекта укрытия» находились в дальних районах Москвы. Сутки ушли на то, чтобы найти новое пристанище и потихоньку перевести машины туда. Из помещений в гараже забрали все, что можно, Костя при помощи Багрянца, инструментов и отборных матов сумел даже размонтировать генератор, который теперь стоял в столовой школы, снабжая электричеством холодильники и электроплиту.

Когда спецы, удостоверившись, что поблизости никого нет и за ними не наблюдают, через калитку вошли во внутренний двор, из разбитого окна второго этажа высунулся Павел Багрянов с автоматом наготове. Он кивнул, и Лабус негромко спросил:

— Что здесь?

— Тихо, — откликнулся Багрянец.

— Кто на втором посту?

— Сурок.

Курортник вскинул голову:

— Вы о чем все думаете? Мальчишку часовым поставить!

— Да он теперь поспокойнее стал, — возразил Павел. — И такой вроде как… ответственный. Все ж устали, все уже дежурили подолгу, а он отсыпался. Сейчас тихо, пусть покараулит.

Алексей лишь головой покачал в ответ.

— «Языка» в спортивном зале допрашивают, — добавил Багрянец и отодвинулся от окна.

В это время на другой стороне школы Хорек, сжимая в каждой руке по банке «кока-колы», шурша упаковками печенья и шоколадок в карманах штанов, выбрался на большой бетонный козырек над центральным входом в здание. «Колу» и остальное он нашел еще вчера в холодильной установке позади школьной столовой, и с тех пор потихоньку таскал оттуда.

Старые спортивки мальчик сменил на штаны из грубой плотной ткани, которые нашел в кабинете труда и подпоясал ремешком с кобурой, где лежал ПМ. Хорек оглядел пустую улицу, сел по-турецки, открыл банку и в три присеста ее выдул. Съел два печенья, развернул шоколад. Его Хорек не любил, плитка была нужна для другого — он принялся натирать ею вогнутое донышко банки. Достал из кармана пук сухой травы и тетрадку в клеточку, вырвал несколько страниц, смял, порвал на клочки, сложил вместе с травой горкой на бетоне. Сосредоточенно высунув язык, поглядел на солнце, висящее позади прозрачно-зеленого купола, и повернул банку так, чтобы отраженные надраенным серебристым донышком лучи сходились на заготовке для мини-костра. Этот способ Хорек узнал от бати, тот рассказывал, что они так делали когда-то в стройотряде. Батя у него был умный… но дурак. Зато добрый. Иногда. А иногда такой злой, что потом синяки не сходили неделями. И сильный очень, самый сильный на свете. Только пьяница запойный. Скотина, гад — он тоже Хорька бросил, как и мать! Хотя нет, не бросил — его варханы увели, мать бросила, а батя нет, он хороший… Только злой. Злой и добрый разом. В общем, Хорек испытывал к бате очень противоречивые чувства. Иногда ненавидел его, так ненавидел… даже ножом как-то едва по горлу не полоснул, когда тот напился и заснул на полу в ванной… А иногда любил. И очень хотел, чтобы батя к нему вернулся, потому что тот был самым сильным на свете, и не бросал его, и зазря никогда не обижал… Хотя все же обижал, очень даже обижал, и именно что зазря — если напивался. А напивался он часто. Но все же, когда трезвый, он был к Хорьку добр — по-своему, грубовато, но искренне добр. И за это его Хорек любил. Но ненавидел за то, что батя был пьяницей, и когда напивался…

  124