очень нудно 
2 
Пока дворецкий возился у буфета, она осторожно извлекла трость из судорожно сжимавших ее пальцев Реджинальда. Его рука тут же вцепилась в шерстяной клетчатый плед, которым были укрыты его ноги. Пальцы побелели от напряжения.
— Что с тобой, Реджи? — озабоченно спросила она, называя брата уменьшительным именем впервые с тех пор, как у них была общая детская. — Что-нибудь случилось?
Герцог, уставился на нее налитыми кровью глазами и судорожно хватал воздух открытым ртом. Поттер поднес бокал бренди к посиневшим губам хозяина. Реджинальд залпом осушил бокал, что вызвало новый приступ сильного кашля. Дворецкий энергично похлопал его по спине.
— Черт побери, — с трудом прохрипел герцог, метнув на Поттера свирепый взгляд, — ты что, хочешь убить меня!
Тот благоразумно ретировался в дальний конец комнаты. Анна немного расслабилась и села поудобнее. Бренди явно помог, брат постепенно приходил в себя.
— Что ты смотришь на меня, женщина, разрази вас всех гром! Никогда не видела старика, потерявшего самообладание?
— На то должна быть серьезная причина, — отрезала она, пропуская мимо ушей его богохульства. — Полагаю, теперь ты можешь объяснить мне, в чем дело?
Реджинальд молча ткнул пальцем в сторону камина, где валялся скомканный листок бумаги. Очевидно, даже в пылу гнева герцог подсознательно не хотел, чтоб он сгорел. Вероятно, в последний момент рука его дрогнула, и бумажный комок не долетел до горящих дров. Только теперь Анна заметила перевернутую вверх дном шкатулку из розового дерева. На ковре были разбросаны пожелтевшие письма. Левой рукой брат сжимал медальон с цепочкой. Она подняла на него вопрошающий взгляд.
— Это все она, моя сумасбродная внучка! — выпалил он. — Невыносимая девчонка! Она чуть не довела меня до смерти. Вылитая мать, будь она проклята!
Анна только вздохнула, сочувствуя брату и невольно возвращаясь мыслями в прошлое. Любимая, обожаемая дочь Реджинальда Лизбет посмела пойти против воли отца. Она пренебрегла графом Сенсиром, сосватанным ей отцом, и, оставив жениха прямо у алтаря, сбежала с презренным американцем! Добро бы это был богатый человек. Нет, ее избранником оказался скромный репортер «Бостонской газеты»! Бартоломью Файн похитил сердце Лизбет, а вместе с ним все самое дорогое, что было у Реджинальда.
Лизбет была его великой радостью. В доме всегда слышались веселые звуки музыки, задорные молодые голоса. После ее отъезда в нем прочно поселилась унылая тишина.
Каждый месяц от Лизбет приходили письма, в которых она уверяла отца, что нашла свое счастье в замужестве, и умоляла его о прощении, но Реджинальд так и не смог простить ее предательства. Он ни разу не ответил дочери, хотя бережно хранил в шкатулке все ее письма.
Тринадцать лет назад промозглым осенним вечером из Америки пришло очередное письмо, но на этот раз оно было написано не изящным почерком Лизбет, а старательной детской рукой. С каменным выражением лица Реджинальд прочитал письмо до конца и передал его Анне.
Двенадцатилетняя дочь Лизбет сообщала, что мать и отец умерли, пораженные разразившейся эпидемией холеры. В письме ребенка о смерти своих родителей не проскользнуло ни единого слова жалости к себе, но размытые в нескольких местах чернила молчаливо свидетельствовали о пролитых слезах и тяжелом горе. Странно, но девочка не просила помощи ни себе, ни шестилетнему брату. При этом она обещала деду по-прежнему ежемесячно извещать его об обстоятельствах их жизни, ибо такова была предсмертная воля ее матери. Конец письма особенно поразил Анну: «Почему мама до последнего вздоха продолжала любить такое холодное и неумолимое чудовище, как вы, — выше моего понимания. Однако мое дело не осуждать, а неукоснительно следовать ее завету».
Храбрый упрек ребенка вызвал у Анны улыбку сквозь слезы. Письмо было подписано «мисс Эсмеральда Файн». К нему прилагался серебряный медальон, который герцог подарил Лизбет в день ее шестнадцатилетия.
Реджинальд никогда не упоминал о смерти дочери ни в семье, ни в обществе, но с того дня он не вставал со своего кресла на колесиках.
Все тринадцать лет письма Эсмеральды приходили неизменно каждый месяц. При их получении герцог презрительно фыркал, но, оставшись один, жадно хватал их и нетерпеливо вскрывал. Иногда Анна незаметно проскальзывала в курительную, где заставала брата от души хохочущим над каким-нибудь остроумным анекдотом или веселой шуткой в свой адрес. И хотя он никогда не признавался в этом, его восхищала находчивость внучки. Втайне он аплодировал ее успехам и тяжело переживал неудачи. К внуку же герцог оставался совершенно равнодушным. «Такой же бумагомарака, как и его отец, — хмуро бормотал он, читая о достижениях молодого Бартоломью. — Совершенно бесполезный, никчемный мальчишка!»
2 
