Последние отзывы

  24  

Однако на этот раз мне кажется, что я и в самом деле рада наступающим каникулам, и, сидя в гримуборной Брага, я рассказываю своему партнёру, чем я их заполню, хотя знаю, что ему на это наплевать.

– Прежде всего я закажу новые чехлы для всех диванных подушек, потом передвину диван в самый угол комнаты, а над ним на стене повешу бра.

– Отлично, – серьёзно отвечает Браг, – прямо как в публичном доме.

– Дурак!.. У меня столько дел накопилось. Я забыла, когда занималась своей квартирой.

– Конечно, – всё тем же серьёзным тоном поддакивает Браг. – А для кого ты всё это собираешься делать?

– Как для кого? Для себя!

Браг отворачивается от зеркала и глядит на меня: у него подведен ещё только правый глаз, и кажется, что ему его подбили.

– Для себя? Для себя одной?.. Извини, но, по мне, это просто… глупость! А кроме того, неужели ты полагаешь, что я допущу простой нашей пантомимы? В ближайшее же время тебе придётся отправиться в какой-нибудь перворазрядный зал в провинции или за границу… К слову сказать, наш импресарио просил передать тебе, чтобы ты зашла к нему.

– Как? Уже?

Браг с безапелляционным видом пожимает плечами:

– Спокойно! Я наизусть знаю эти ваши «уже». А если бы я сказал, что работы нет, ты бы пищала, как комар: «Когда мы уедем? Когда мы уедем?» Все вы, бабы, одинаковы.

– Это точно, – подтвердил с порога печальный голос.

Это Бути. Он за этот месяц ещё похудел и с каждым выступлением выкладывается всё больше и больше. Я поглядываю на него как бы невзначай, чтобы его не ранить. Но что можно разглядеть под этой красной маской с обведёнными белым глазами?.. Мы молчим и вслушиваемся в голос Жаден, доносящийся оттуда сверху, со сцены.

Ты говоришь: «Марго, найди укромный уголок!»

Ты говоришь: «Хочу воткнуть…

в петлицу свой цветок».

О-ля-ля-ля, о-ля-ля-ля, как закачалась земля!..

Композитор вальса «Ландыш», опытный профессионал, сделал весьма двусмысленную цезуру во второй строке.

– Итак, ещё четыре дня повтыкает она ландыш, и всё, – вдруг говорит комик, поглядев в потолок.

– Да, ещё четыре дня… А мне тут нравилось. Спокойно…

– Ну, знаешь… Что до спокойствия… – возражает Бути, – есть и более спокойные места. Вы-то легко найдёте себе что-нибудь получше. Не хочу сказать ничего дурного о публике, но всё-таки здесь полно всякого сброда. Я знаю, – ответил он на мой жест, что мне, мол, всё это безразлично, – везде можно чувствовать себя на месте, но всё же… Вы только послушайте, как они орут там, наверху. Неужели вы думаете, что женщина – я хочу сказать, молодая женщина, у которой нет никаких представлений о жизни, которая любит веселье и кутежи, – может здесь набраться чего-нибудь путного… Чокнутая, заводная, ну, такая, как Жаден, например…

Бедный Бути. Страдания любви пробуждают в нём вдруг аристократизм и презрение к этой публике, которая так хорошо принимает нас, аристократов. Он ищет для Жаден извинения и находит его, сам придумывает теорию влияния среды, в которую я не верю.

Русские танцоры уже уехали. Антоньев, «великий князь», со своими собаками – тоже. Куда? Неизвестно. Никто из нас даже не поинтересовался этим. Их место заняли другие номера, приглашённые кто на неделю, кто на четыре дня. Потому что готовится новое ревю. Я встречаю на сцене и в коридорах незнакомые лица, обмениваюсь полуулыбками или вместо приветствия просто поднимаю и опускаю брови.

Из старой программы остались только мы, Жаден, которая получит – о Боже! – роль в новом ревю, и Бути. Мы грустно разговариваем по вечерам, как ветераны «Ампире-Клиши», которых забыли тут при передислокации полка новобранцев.

Где и когда я повстречаюсь с теми, кого здесь знала? В Париже, в Лионе, в Вене или в Берлине? Быть может, никогда, быть может, нигде. Мы встречаемся на пять минут в конторе господина Саломона, нашего импресарио. Крепкие актёрские рукопожатия, чрезмерно громкие голоса. Только успеваешь понять, что мы ещё существуем, обменяться друг с другом неизбежным «Как дела?» и узнать, что либо «порядок», либо «что-то пока не вытанцовывается».

Что-то пока не вытанцовывается… За этой неопределённой фразой мои бродячие товарищи скрывают жизненные крушения, отсутствие работы, денежные затруднения, а подчас и нищету… Они никогда не признаются в своём поражении, поддерживаемые героической гордостью, за которую я их так люблю…

Кое-кто из них, уже потеряв всякую надежду, вдруг получает какую-нибудь крошечную роль в настоящем театре, но, странное дело, они вовсе не хвалятся этим. Никому не известные, они терпеливо выжидают, пока им снова не улыбнётся удача и они не получат долгожданного ангажемента в мюзик-холле, выжидают того благословенного часа, когда они снова наденут юбку с блёстками или фрак, пахнущий бензином, и в дрожащем свете прожекторов наконец-то выступят в своём репертуаре!

  24