Последние отзывы

  36  

— Макс… — бормочет она, глядя на фотографию, хоть я и умышленно держу ее изображением вниз. — Наша стерва к нему неравнодушна. Слышала, какой у нее сделался голосок? Я и представить ее такой не могла! — Она хихикает, а я едва сдерживаюсь, чтобы не швырнуть проклятый снимок в стену.

В голове у меня гудит, перед глазами мелькают расплывчатые точки. Мой рай за единственную секунду превратился в ад, и в душе поселилась такая боль, какую ни с чем не сравнить.

Джессика не уходит. Еще немного — и я щелкну ее по носу, вот честное слово!

— Не хочешь разговаривать? — обиженно спрашивает она. — Что ж… — На несколько мгновений умолкает, очевидно надеясь, что я одумаюсь. — А я считала, что мы подруги…

Я упорно молчу. Джессика легонько хлопает по моему столу рукой, уж не знаю, что этим выражая, и наконец возвращается на место. Эндрю сгорбившись работает за компьютером и как будто уже не помнит ни о нас, ни о странных речах Вайноны.

Я облизываю пересохшие губы и смотрю в угол монитора. До перерыва еще целых два часа! Обдумать, что все это значит, мне хотелось бы не здесь, а где-нибудь в другом месте. Впрочем, все и так ясно… Меня обуревает такой ужас, что начинает трясти мелкой дрожью.

Когда в моей сумке затягивает электронную мелодию сотовый, я не сразу понимаю, что звонят мне. Спохватываюсь, лишь когда Эндрю бросает на меня недовольный взгляд.

— Алло? — В своей растерянности я забыла взглянуть на экранчик.

— Почему так официально? — раздается из трубки игривый голос Максуэлла.

«Его руки самые волшебные и умелые», — вновь звучат в ушах слова Вайноны, и я не могу пошевелить губами, будто они вдруг одеревенели.

— Я страшно соскучился, — как ни в чем не бывало говорит Максуэлл. — А ты? — спрашивает он. — Только признайся честно!

Я закашливаюсь. Хочется прервать связь, будто случайно выронить телефон или выбросить его в окно и больше никогда не слышать и не видеть Максуэлла. Но я держу трубку в руке и глубоко вздыхаю.

— Что это за кашель? — заботливо интересуется Максуэлл. — Ты случайно не простудилась? Говорил я вчера: надень пиджак. Но ты же у нас упрямая, если…

— Я не простудилась, — через силу произношу я, перебивая его.

Максуэлл мгновение-другое молчит и спрашивает совсем другим тоном:

— А почему у тебя такой голос? Что-то стряслось?

— Нет, — тихо говорю я, изо всех сил стараясь не замечать, что в душе у меня все кружит и мечется. — Я просто… просто не очень хорошо спала.

— Волновалась перед последним рабочим днем? — явно с улыбкой спрашивает Максуэлл.

— Наверное, — хриплю я. — Ничего, в отпуске высплюсь.

— Не знаю, не знаю, — многозначительно и с озорством протягивает Максуэлл.

Мне делается так отвратительно, что я встаю со стула и отворачиваюсь к окну. Разговор с Максуэллом кажется сейчас насмешкой, а раньше я ждала его звонков, затаив дыхание, прислушивалась к каждому звуку!

— Если рядом буду я, тебе вряд ли удастся выспаться, — прибавляет он.

Я молчу.

— Послушай, а может, под каким-нибудь предлогом сбежишь с работы и вместе поедем на съемку? — вдруг предлагает Максуэлл.

Если бы предлог нашелся, я не томилась бы тут ни секунды лишней. Но о встрече с Максуэллом сейчас не может быть и речи.

— Нет, не получится, — бормочу я.

— Жаль, — говорит он. — А мы сегодня снимаем постельную сцену.

У меня перехватывает дыхание. Такое ощущение, что Всевышний решил: довольно ей жить. Но скоропостижной смерти она не заслуживает, пусть поварится на медленном адском огне.

Максуэлл смеется.

— Я не рассказывал тебе, как писал этот кусок сценария? — спрашивает он таким спокойным тоном, будто речь идет о том, как герои обсуждают любимые блюда или, допустим, бродят по зоопарку.

— Нет. — Я не узнаю своего голоса.

— Накануне мы встретились с Филиппом Блэком, — так же невинно и с большим воодушевлением говорит Максуэлл. — Он тоже режиссер, но с многолетним опытом. По его мнению, в отношении постельных сцен всегда надо чувствовать меру, для каждого фильма хороша своя доля эротики, ни в коем случае не стоит перегибать палку. Я долго об этом думал и решил ограничиться довольно простой сценой.

Я представляю себе, как обнаженная Джанин — простенько и со вкусом! — извивается в объятиях Райдера или Лэндсделла, и от отчаяния и убийственной злости кровь начинает пульсировать в висках так громко, что, кажется, я вот-вот оглохну. Пусть грудь у Джанин ненатуральная, но это вовсе не означает, что здоровый мужчина в расцвете сил, тем более некогда в нее влюбленный, сможет смотреть на эту грудь и слышать стоны блаженства совершенно невозмутимо.

  36