48 
Он вернулся поздно, с порога крикнул: «Я ужинаю у Самодержца!» – и кинул на перила лестницы пиджак и галстук. Платье, что я приготовила для совместного ужина, лежит невостребованное, раскинув короткие рукава и словно говоря: «И мы бессильны что-либо изменить…» Ради удовольствия побыть с Жаном и присутствовать при его туалете я не стала заниматься собой и осталась с небрежно заколотыми на темени волосами, что, к слову сказать, было мне к лицу, но весь мой облик – особенно по контрасту с его отлично сшитым фраком, крахмальной, словно эмалированной, манишкой и бледным, чисто выбритым лицом – кажется мне каким-то расплывшимся, неаккуратным и погрузневшим – я выгляжу, пожалуй, чересчур зрелой и успокоенной…
– Уходи скорее, Жан!
– Иду. Но прежде ты должна меня пожалеть.
– Почему?
– Потому что я ужинаю у Самодержца.
Он явно недоволен, требует прощального поцелуя, одним махом оказывается внизу лестницы и выходит на улицу. Я смеюсь, пожимаю плечами – и думаю про себя, что с Майей он не вёл бы себя так по-мальчишески. Он говорил с ней сухо, бывало, поднимал на неё руку, а она изображала маленькую девочку. Но ведь Майе всего двадцать пять…
Машина удаляется. Я ещё секунду стою на пороге дома, чуть наклонившись вперёд и улыбаясь, словно он может меня увидеть. Над откосом фортификаций небо ещё бледно-розовое и чёрные деревья словно выставляют напоказ свои набухшие, вот-вот готовые лопнуть почки. Соседи, мирные обыватели, живущие на этом бульваре с дурной репутацией, кличут своих собак, прогуливаясь с непокрытыми головами, словно в деревне, перед тем как уступить место сомнительным молодым людям, которых здесь называют «апашами». Вечер выдался очень тёплый, без единого дуновения. Я выбрала бы именно его из всех других вечеров, так полно он соответствует моему желанию побыть одной…
Жан ушёл на несколько часов. И хотя я ему несколько раз повторяла: «Уходи, ты опаздываешь», он не почувствовал, что я его гоню. Он не понял, насколько случайное стечение обстоятельств послужило моему намерению, а у меня есть некое намерение. Это доказывает поспешность, с которой я поужинала, а также выражение моего лица, едва я притворила дверь своей комнаты, выражение, которому нет никакого оправдания, – какое-то преступное выражение – оно отразилось в зеркале. Однако я ведь не собираюсь написать кому-то тайное письмо, несмотря на этот ненавидящий взгляд, я не намерена ни убить, ни украсть, я хочу всего лишь остаться одна. И если бы он сейчас неожиданно вернулся или если бы он прятался за занавесками, то я бы закричала. Я бы закричала, как любая другая женщина на моём месте, ворвись к ней любовник, когда она заперлась одна в своей комнате, закричала бы от страха и гнева – это было бы взрывом оскорблённого целомудрия, для которого такое вторжение подобно изнасилованию. Если бы он вернулся, он нашёл бы меня хуже чем обнажённой, – такой, какая я сейчас!..
Всего месяц, как я живу здесь. Никогда ещё любовница не обустраивалась с меньшими хлопотами: всего три чемодана с платьями и бельём, маленький сундучок с бумагами да туалетная сумка – вот и весь мой багаж. Мой переезд произошёл так быстро и так просто, что какой-нибудь скептический любовник увидел бы в этом проявление проворства, свидетельствующего об известной опытности, но Жан, при всей своей недоверчивости, не является скептическим любовником. В тот день, когда я сюда переехала, я робко поставила на красивое бюро в нашей спальне два основных предмета моей обстановки: самопишущую ручку и старинную китайскую безделушку из нефрита: отполированная груша, потёртая, треснутая и очень приятная на ощупь.
Я тотчас начала учиться существованию, дотоле мне неведомому, которое при всей внешней эксцентричности и иллюзорной свободе всё построено на устаревших обычаях, на, можно сказать, восточной зависимости, – существованию содержанки.
Когда у содержанки нет ни связей в обществе, ни семьи – как у меня, например, – и когда при этом она достаточно отчаянна или достаточно беспечна, чтобы всецело довериться человеку, которого ей уготовил случай, она неизбежно будет получать вместе с радостью и горькие унижения, она будет себя чувствовать примерно как выздоравливающая в санатории, или как воспитанница в неправедном монастыре, или как одна из жён в гареме, а также как домоправительница, у которой полон рот забот о доме. Безделье пробудило у меня охоту хоть чем-то заняться, а ежедневные отлучки Жана – состояние здоровья «Самодержца» вынуждало сына каждый день проводить в родительском доме несколько часов – позволяли мне всякий раз по его возвращении устраивать маленький праздник: ставить на стол цветы или какие-нибудь ранние фрукты либо вести его в заброшенный садик у дома, где неожиданно зазеленела изгородь из бересклета.
48 
