47 
— Да… Ну что ж… Ты никогда не воспринимал меня всерьез, — все еще содрогаясь от недавно пережитого возбуждения, Блайт опустила голову и тупо уставилась в желтый песок, — так зачем же начинать?
— Ты не права, — горячо возразил Джас. — Я относился к тебе очень серьезно, но… всегда знал, что в один прекрасный день ты сбежишь от меня к более искусному любовнику…
— Да что с тобой, в самом деле?! — взорвалась Блайт. — Неужели ты считаешь меня такой дрянью?
— Нет…
— Может, я не в состоянии вникнуть во все твои математические формулы, но если кто-то из нас и скучал, то это ты. Разговаривал со мной и думал: какая же тупица!
— О, ты вовсе не тупица! — возмутился Джас. — Ты умна, у тебя есть сила и целеустремленность, а еще ты поразительно красива. — Не обращая внимания на ее возмущенное сопение, он продолжил: — И я поверить не смел, что ты всерьез заинтересуешься занудой-математиком вроде меня.
— А я тебя полюбила. Полюбила!
Джас нахмурился и, сцепив пальцы в замок, принялся бесцельно их разглядывать.
— Да, ты полюбила. Прости, Блайт, я виноват перед тобой, — проронил он. — Никогда не думал, что мы зайдем так далеко. Я не имел права позволять тебе влюбиться.
— Да, вот именно! Не имел права, раз не мог ответить тем же!
Он поднял голову и посмотрел ей в глаза.
— Ты опять не поняла…
— Ну так объясни по-человечески! Или ты не в состоянии втолковать мне даже такую малость?
Он задрожал, как будто его продувал ледяной ветер, затем неуверенно начал:
— Я никогда не хотел играть на твоих чувствах. Поверь, это было бы нечестно… До тебя я не жил, а существовал, как одинокое, всеми забытое дерево в пустыне. Но, когда ты вошла в мою жизнь, я понял, что находился в кромешной тьме и только теперь в мой мрачный мирок заглянуло солнце и наполнило его долгожданным светом. Кроме тебя только один человек на земле дарил мне это счастье…
— Жена?
Блайт знала точно: потеря этой женщины оставила неизгладимый след в душе Джаса. Как ей только в голову могло прийти, что он решится перечеркнуть прошлое и пустить в свое сердце другую?
— Нет. — Он вздохнул, помолчал и наконец с трудом вымолвил: — Моя дочь.
11
— Твоя… дочь? — ошеломленно переспросила Блайт.
— Ее звали Корой. — Голос Джаса огрубел и стал хриплым, но он продолжил: — Она была с Шелли, когда пьяный водитель, несшийся навстречу, пересек сплошную полосу и врезался прямо в их машину.
Блайт слушала, раскрыв рот, не в силах вымолвить ни слова.
— Шелли скончалась мгновенно, — сказал Джас и отвернулся, предоставив слушательнице наблюдать свой беспристрастный, словно высеченный из камня, профиль. — Кора умерла несколькими днями позже… у меня на руках. — Он замолчал, набрал в легкие побольше воздуха и уставился немигающим взглядом в океанские дали: — Некоторые пытались меня убедить, что это даже к лучшему.
— Из-за того, что она была сильно покалечена? — встряла Блайт.
— Нет. — Он выждал длинную паузу, затем продолжил. — Кора родилась с болезнью Дауна. Это нас, конечно, шокировало. Но когда я впервые взял ее на руки… этот маленький комочек… мою дочь, мою плоть и кровь, такую крошечную и беззащитную… с той минуты я полюбил ее беззаветно!
Тугое кольцо страха, все эти дни державшее Блайт в плену, начало постепенно ослаблять хватку. Она с облегчением ощутила, что дышит свободнее.
Джас провел ладонью по лицу, задержался на переносице и задумчиво потер ее указательным пальцем. Его голос звучал тихо и монотонно:
— Сначала Шелли не могла себя заставить даже смотреть на девочку, отказывалась кормить. Она все повторяла, что следует немедленно отдать ребенка в приют и попытаться родить нормальных детей, потому что врачи не обнаружили у нас никакой патологии. Но я… я не мог бросить нашу малышку.
— Должно быть, впоследствии твоя жена передумала?
— С нами поговорили, объяснили, какую помощь можно оказать больному ребенку, и я принял решение: мы забрали девочку домой.
— А что Шелли?
— Сначала злилась на себя… Злилась, потому что родила ненормального ребенка. Потом — на меня за то, что не дал ей забыть об этом кошмаре и не хотел других детей. Вообще-то я не собирался тебе об этом рассказывать…
Да мы просто никогда не были так близки, горестно подумала Блайт. Я была милым развлечением, слабой утехой в твоем горе, чем-то второстепенным после любимой работы. Не той, которой ты мог бы открыть свои самые потаенные секреты, не той, с которой можно разделить горечь утраты.
47 
