246 
— То же самое и впереди, — сказал Цезарь. — Одно хранилище за другим. Таблицы с законами хранятся отдельно.
Он вошел в канцелярию и прошагал через тесно заставленное столами пространство к конторке, где работал старец почтенного вида.
— Твое имя? — спросил он.
Старший хранитель сокровищ сглотнул.
— Марк Куспий.
— Что в твоем ведении?
— Тридцать миллионов сестерциев монетами, тридцать тысяч талантов серебром в слитках достоинством в один талант, пятнадцать тысяч талантов золотом в слитках достоинством в один талант. Все опечатано казначейской печатью.
— Отлично! — мягко произнес Цезарь. — Больше тысячи талантов монетами. Сядь, Куспий, и составь документ. Городской претор и двое плебейских трибунов будут свидетелями. Запиши, что Гай Юлий Цезарь, проконсул, занял у римского казначейства тридцать миллионов сестерциев монетами для финансирования своей справедливой борьбы за дальнейшее процветание римского государства. Условия — на два года из десяти обычных процентов.
Пока Марк Куспий писал, он сидел на краю стола. Потом наклонился, подмахнул документ и кивнул свидетелям. Квинт Кассий озадаченно скреб подбородок.
— В чем дело, Кассий? — спросил Цезарь, протягивая Лепиду перо.
— О, Цезарь, ни в чем. Просто я никогда не думал, что золото и серебро имеют запах.
— Тебе этот запах нравится?
— Очень.
— Странно. По мне, так он удушлив.
Документ был подписан и засвидетельствован. Цезарь с улыбкой отдал его старику.
— Сохрани это, Марк Куспий.
Он встал со стола.
— А теперь слушай и хорошенько запомни. Содержимое этих подвалов отныне и навсегда переходит на мое попечение. Ни один сестерций не должен уйти отсюда без моего разрешения. И чтобы тебе было проще исполнить этот приказ, у дверей Казначейства будет дежурить охрана, которая никого не впустит сюда, кроме постоянных работников и моих доверенных лиц — Луция Корнелия Бальба и Гая Оппия. Отсутствующий сейчас в Риме Гай Рабирий Постум, банкир, не сенатор, также облекается правом бывать здесь. Это понятно?
— Да, благородный Цезарь, — ответил tribunus aerarius, облизнув губы. — А городские квесторы?
— Никаких городских квесторов, Куспий. Только те люди, которых я назвал.
— Вот, значит, как это делается, — сказал Марк Антоний на подходе к Марсову полю.
— Нет, Антоний, так это не делается. Меня заставили так поступить. В глазах Луция Метелла я преступник, и он попытается убедить в этом весь Рим.
— Червяк! Я убил бы его!
— И сделал бы мучеником? Нет уж, благодарю! Если я правильно оценил его, он вскоре сам обесценит событие, денно и нощно болтая о том, что случилось. Болтать неразумно.
Цезарь вдруг вспомнил молодого Гая Октавия с его убежденностью в пользе молчаливости и улыбнулся. Этот мальчишка далеко пойдет.
— Людям он надоест, как надоел Марк Цицерон, неумолчно доказывая, что Катилина изменник.
— Все равно жаль. — Антоний сделал гримасу. — И почему это, Цезарь, в любое хорошее дело вечно суется какой-нибудь Луций Метелл?
— Если бы таких не было, Марк, этот мир функционировал бы гораздо лучше. Впрочем, если бы этот мир функционировал лучше, в нем не нашлось бы места таким, как я.
На вилле Цезарь собрал своих легатов в огромном кабинете Помпея.
— У нас есть деньги, — сказал он будничным тоном, присаживаясь к столу. — Это значит, что завтра, в апрельские ноны, я выступаю.
— В Испанию, — с удовольствием добавил Антоний. — Я жду не дождусь этого, Цезарь.
— Успокойся, Антоний. Ты останешься здесь.
Антоний нахмурился, свирепо сжал зубы.
— Это несправедливо! Я хочу на войну!
— В мире много несправедливостей, но, Антоний, у меня нет времени оберегать тебя от них. Ты мне нужен в Италии. Как мой, э-э-э, личный распорядитель. Все, что находится в миле от Рима и далее, будет подвластно тебе. Особенно обрати внимание на укрепление оставленных тебе войск. Займись дополнительным рекрутированием, но не как Цицерон! Я жду от тебя результатов, Антоний. Делай, что хочешь, распределяй по-своему силы, но в стране должен быть мир. Смотри, чтобы никто из сенаторов без твоего ведома не покинул страну. Ставь гарнизоны в каждом порту, проверяй все наемные корабли. И следи за поставкой зерна. Голод в Италии недопустим. Слушай Аттика. Слушай банкиров. Призываю тебя к здравомыслию. — Взгляд его стал ледяным. — Ты можешь кутить и бражничать, Антоний, но при условии, что я буду доволен тобой. Если нет, я лишу тебя гражданства и выкину из страны.
246 
