Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
138 
* * *
Дорогая Рут.
Я отправляю это письмо твоей «тете» в Венецию, Эрлиху и Августу Вайшу, в «Шварце Адлер». Надеюсь, ты в одном из этих мест. И точно такое же письмо — Якобу.
Я в лагере для перемещенных лиц, немного к северу от Мессолонги. Судя по всему, здесь никто даже не знает, кончилась война или нет; я решил, что кончилась, и буду придерживаться этой точки зрения. Надеюсь, что ты в безопасности. Здесь рассказывают страшные вещи.
Я был очень болен, но теперь в достаточной степени окреп, чтобы заняться той деятельностью, которой посвятил большую часть военного времени: копать землю. Я не знаю, сколько еще я здесь пробуду. Выбирать приходится между репатриацией (в советские «Черновцы») и Палестиной. Пожалуйста, напиши мне и скажи, что ты жива и Яков жив. Адреса два: Соломону Мемелю, Межд. 0551, лагерь Агринион (ПМ-Транзит), через Британскую военную миссию (Греция), Мессолонги, Греция; и — туда же, через Международный Красный Крест, Континентальная греческая миссия, Мессолонги, Греция. Почта приходит сюда из Афин примерно два раза в месяц.
Думаю о тебе каждый день.
Когда сил у него накопилось достаточно для того, чтобы встать на ноги, Сол завернулся в несколько одеял, чтобы не промерзнуть на январском морозе, встал с раскладушки и шатко подошел к окну. Растопив дыханием наледь, он окинул взглядом заросшую тростником береговую линию озера и город на той стороне. Он прижался лицом к ледяному стеклу. На флагштоке висел другой флаг, штабное здание превратилось в груду обгорелых бревен, но в прочем лагерь практически не изменился. На оштукатуренных стенах тюремного блока, в котором он когда-то сидел, были видны темные полосы копоти.
Теперь там располагалось административное управление лагеря Агринион (ПМ-Транзит), а на людях, которые входили и выходили из этого здания, были повязки Красного Креста или греческая армейская форма. Солдаты поставляли пищу или, по крайней мере, доставляли ее, раз в неделю, на помятых немецких военных грузовиках, и выгружали из кузова мешки с канадской ржаной мукой. Время от времени из Агриниона наезжали греческие жандармы — судя по всему, с единственной целью: послушать, как на них орет директор лагеря, коренастая, коротко стриженная блондинка, швейцарка по происхождению. К тому времени, как Сол пришел в себя настолько, чтобы воспринимать окружающий мир, в лагере Агринион было не больше пятисот человек; к тому времени, как он смог ходить без посторонней помощи, прибавилась еще сотня. Когда он окреп настолько (или настолько одурел от безделья), что уже мог взяться за работу, эта цифра увеличилась примерно до тысячи. После этого численность содержавшихся в лагере людей пошла на убыль.
У него был ревматизм и двустороннее воспаление легких, сказала ему медсестра в больничном блоке. Говорила она медленно, и греческий у нее был достаточно ходульный и напыщенный, чтобы Сол смог вполне ее понять. Сама она была из Триеста. Он не сказал ей ничего. Ему повезло, что он сюда попал, добавила она. Они уж и не чаяли, что он вообще выкарабкается. Сестра улыбнулась и отправилась по своим делам.
Численность лагерного контингента уменьшалась потому, что люди то и дело уезжали, группами человек по десять и более, на тех же самых грузовиках, что привозили в лагерь продовольствие, пробираясь по изрытой воронками дороге, которая вилась вдоль южного берега озера. Выгрузив мешки и ящики, они возвращались тем же путем, но уже с другим грузом. Кто-то из отъезжающих высовывался из крытого брезентом кузова чуть не по пояс, размахивая кепкой и что-то крича остающимся в лагере товарищам; другие забирались в кузов молча и не оглядываясь. Но не возвращался никто, а тех, кто прибывал в лагерь на разбитых машинах скорой помощи, под конвоем, пешим ходом, на мулах — ранеными, больными и молчаливыми, — становилось все меньше и меньше. Сол не знал ни того, как он здесь оказался, ни куда ему деваться после лагеря.
За лагерем были поля. Он работал там с другими ходячими лагерными постояльцами, и им даже платили, хотя плата эта выражалась в тонких пачках драхм, которые все равно ничего не стоили. Сол выкорчевывал поросшие травой дерновые кочки, сбивал красно-коричневую почву с корней и вполголоса беседовал с лопатой.
138 
