Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
112 
— Нет, конечно, нет! — возмутилась та. — Зато я верю в подсознательные мысли, а на них очень влияет лунный свет. Этот юноша, должно быть, долго размышлял о чем-то невеселом. Кто знает, может, его терзает чувство вины. Не совершил ли он недавно какого-нибудь преступления?
— Нет, — заявила Роза, — он никаких преступлений не совершал.
— Не знаю, что вы под этим подразумеваете, — заметила миссис Уингфилд, — и на расспросы у меня нет времени. Я пришла сообщить вам, что освобождаю вашего брата от дальнейшего участия в издании «Артемиды».
— Вы та персона, которая может принять подобное решение? — уточнила Роза.
— В вашем голосе звучит насмешка, — произнесла миссис Уингфилд, — но сейчас я сообщу нечто, после чего вам уже будет не до насмешек — да, именно я решаю. Потому что отныне я — владелица «Артемиды»! Больше всего акций находилось у миссис Каррингтон-Моррис, но три дня назад я выкупила у нее эти акции. Она может пылать праведным гневом против алкоголя, но о такой сумме, которую я предложила, ей остается только мечтать. Я скупила акции и у прочих вкладчиц, у всех, кроме вас. Э нет, и не надейтесь, за ваши акции я вам не дам ни гроша. Итак, поскольку бумаги все у меня, мальчик может считать себя свободным. — Миссис Уингфилд посмотрела на Хантера с брезгливым любопытством, так можно смотреть на принесенную кошкой дохлую мышь.
Хантер повернулся на постели. Голоса по-прежнему гудели и жужжали где-то высоко над ним. Где-то, очень далеко, кто-то назвал его имя. Запах дивных духов витал в воздухе, похожий на запах леса, по которому он бегал, когда был ребенком. Он напрягся и всей грудью, через рот, через ноздри, втянул этот воздух. На светлой половине комнаты он увидел изображение, далекое и неподвижное, какой-то прекрасной дамы. Незнакомой… и вместе с тем похожей на кого-то знакомого.
— Кинозвезда, — громко сказал Хантер, — наверное, кинозвезда. — Когда смотришь на кинозвезд, то всегда кажется, что ты с ними уже где-то виделся.
На этой даме было леопардовое пальто, и она склонялась над ним и смотрела так ласково. Но стоило ей приблизиться, подобрался ближе и паук, и Хантер увидел близко от себя его многофасеточные глаза. В каждой стеклянной плоскости он видел свое отражение, повторенное дважды, трижды, сотню раз. Он в ужасе отвернулся и зарылся головой в подушку.
— Он просыпается, — воскликнула Марсия. — Он что-то сказал. Вы не расслышали?
— Как же, по-вашему, я должна поступить с «Артемидой»? — спросила Роза. Она чувствовала себя очень усталой.
— Мне от вас дурно делается! — возмутилась миссис Уингфилд. — Ну почему вы не боретесь? Да я бы завтра отдала вам все предприятие, если бы вы умели бороться! Но вы же обескровлены! А ваш брат, он уж наверняка гибнет от анемии!
— Не кричите, миссис Уингфилд! — проговорила Роза. — Здесь больной!
— И также позвольте вам заметить, — нисколько не снизила голос миссис Уингфилд. — Я бы оставила вам все свое состояние, если бы не ваша обескровленность! Бледная немочь! Вы теряете четверть миллиона, моя дорогая мисс Кип! Подумайте над этим! Бледная немочь, мисс Кип, вот что меня в вас беспокоит, бледная немочь!
Миссис Уингфилд покинула комнату, и было слышно, как она шумно спускается по ступенькам.
— Tiens! [39] — произнесла Марсия.
Роза передернула плечами.
— Стоило ли так шуметь, — заметила Марсия, — причем, у постели тяжелобольного?
— Да ничего с ним не случится! — бросила Роза, раздраженно пнув коленом спинку кровати. Хантер пробормотал что-то невнятно.
— А я пришла попрощаться, — сообщила Марсия. — В пятницу мы уезжаем на отдых в Далмацию.
— Я рада, — ответила Роза.
Хантер видел — паук все раздувается и раздувается. И вот остался лишь крохотный лоскуток света, внутри которого он видел лицо матери. Миг — исчез и он.
— Как Анетта? — поинтересовалась Роза.
— Хорошо, моя дорогая, — отозвалась Марсия. — Она еще такая юная, у нее все хорошо. Не беспокойся об Анетте, — она прикоснулась к Розиной руке. — Не беспокойся ни о чем.
— Я так рада, — сказала Роза. — Я так рада. Я так рада.
26
Нина упаковывала чемодан. Кое-какую одежду и те вещи, которые путешествовали с нею всегда. Их было немного: несколько фотографий, вышитая скатерть, Библия, принадлежавшая еще ее матери, и три деревянных лошадки — такие мастерили крестьяне в тех местах, где она родилась. Пока она собирала вещи, слезы текли у нее из глаз, капали на ладони, в чемодан. И ей было не до того, чтобы их утирать. Видя все, как в тумане, она через лес незавершенных нарядов прошла к комоду, достала теплый жакет и отнесла в чемодан. Там, куда она собирается, ей понадобится теплый жакет. Но куда она собирается?
112 
