95 
Номера не заперты, двери чуть приоткрыты. Хонда растворяет их одну за другой — людей нигде нет, а в каждой комнате на кровати стоит гроб.
«Вот уборная, которую ты ищешь», — раздается откуда-то голос.
Хонда, не в силах больше терпеть, входит в одну из комнат и собирается помочиться в гроб, но из страха совершить святотатство, не может этого сделать.
На этом месте он проснулся.
…Этот сон был всего лишь печальным признаком старости с ее частыми позывами к мочеиспусканию. Но, вернувшись из уборной, Хонда, окончательно проснувшись, был одержим желанием восстановить нить недавнего сновидения. Почему? Да потому что там, во сне, он по-настоящему почувствовал себя счастливым. Он думал о том, как ему хочется еще раз в продолжение сна испытать это чувство ослепительного счастья. Там все было наполнено чистой, сияющей радостью, которой никто не стыдился. И радость была реальна. Пусть только во сне, но она заполнила собой определенный, неповторимый момент жизни Хонды, и если такую радость не воспринимать как реальную, то что же тогда реальность?
А девушка, восседавшая на летавшем в небе золотом павлине, принявшая облик бодхисаттвы, была для Хонды родной, совсем близкой — он весь растворился в этих чувствах. Йинг Тьян принадлежала ему.
И когда он утром проснулся, ощущение счастья, испытанное во сне, переполняло тело — Хонда был в прекрасном настроении.
Конечно, второй сон в эту ночь был таким неясным, что не запомнился, — в нем не было и крупицы счастья, пережитого в первом сне. Лучи света из первого сна, пронзив ворох сновидений, напоминавших снежный ком, остались в памяти.
Он снова думал о Йинг Тьян, ее отсутствие дало новый толчок мыслям. Хонда был поражен тем, как он, пятидесятивосьмилетний мужчина, весь проникнут неведомыми ему прежде чувствами, чувствами, очень похожими на первую любовь подростка.
То, что Хонда влюбился, было не только необычно, но и смешно. Он когда-то был рядом с Киёаки Мацугаэ и хорошо знал, какие люди должны испытывать страсть.
То была привилегия людей, у которых внешнее очарование сочеталось с внутренним беспорядком, отсутствием стремления к познанию, даже невежеством, и которые были способны вовлекать в свои фантазии других. Так что привилегия довольно грубая. Хонда с юношеских лет прекрасно сознавал, что сам он полная тому противоположность.
Бесконечное число раз наблюдавший неудачи людей, которые непреднамеренно оказывались в русле истории и выскальзывали из него по собственной воле, Хонда считал, что главная причина того, что эти люди не получили желаемого, кроется в том, что они жаждали его получить. Вот он ничего не желал, и 360 миллионов иен стали его собственностью.
Это была его точка зрения. Он не просто думал, что человек не получает желаемого по собственной вине, из-за врожденных недостатков или из-за того, что ему уготована несчастная судьба, Хонда, как ему было свойственно, возвел это в ранг закона, вывел на уровень универсального, поэтому не было ничего удивительного в том, что он вскоре сделал попытку нарушить это правило. Он был из тех, кто все делает сам, и мог с легкостью объединить в себе и законодателя и нарушителя. Другими словами, ограничить свои желания недостижимыми, придавать объекту желания, насколько это возможно, характер неосуществимого и стремиться сохранить расстояние между ним и собой, потому что приобретенное оказывается хламом… словом носить в душе чувство, которое следовало бы назвать пылкой апатией.
В случае с Йинг Тьян он практически за одну ту ночь в Готэмбе превратил сиамскую розу с плотными лепестками в загадку. Это была работа, которая отодвигала физически недосягаемую Йинг Тьян на расстояние, которое не может преодолеть сознание (для Хонды расстояние физическое и расстояние, определенное сознанием, было одно и то же). Для него радость видеть Йинг Тьян должна была в качестве отправной точки быть связанной с невозможностью видеть ее. Хонда благодаря своему индийскому опыту чувствовал, что видел край света, поэтому отдалял свою добычу в область, недостижимую для познания, намеревался приобрести привычки ленивого зверя, который целыми днями лежит и вылизывает приставшую к шерсти смолу деревьев. Разве Хонда, стремясь уподобить себя ленивому зверю, не намеревался уподобить себя богу? Его чувственные желания полностью совпадали с желанием узнать, наслаивались на это желание, желание познать, это было слишком очевидно, так что Хонда хорошо понимал, что при подобном слиянии страсть родиться не может. Меж двух сплетшихся, огромных безобразных стволов может расцвести роза, но страсть не могла, подобно орхидее-паразиту, раскрыть свои лепестки ни на одном из деревьев, откуда свисали грубые воздушные корни. Ни в неприятном желании знать, ни в чувственных желаниях, обуревавших пятидесятивосьмилетнее дряхлеющее тело… Было просто необходимо, чтобы Йинг Тьян занимала место где-нибудь в отдалении от его познавательных способностей и была связана с невыполнимыми желаниями.
95 
