Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
150 
В одиннадцать Кит приготовился к поездке в нетрезвом виде обратно в Лондон. Он поблагодарил и распрощался, пошел было вниз по трапу и с ощутимым пружинистым толчком, словно ему подсобил носок ботинка, нырнул в коричневый океан прибрежной грязи… В чем, вероятно, не было ничего особенно примечательного — если не считать того, что через час, после того как Вайолет, вооружившись ведрами и полотенцами, раздела его, вымыла и каким-то образом опять собрала вместе, он вышел и повторил все по новой.
Выуженный Энтони во второй раз, Кит сидит, распространяя зловоние по крошечному камбузу, пока Вайолет снова набирает ведра.
— Ви, с тобой, наверное, уже раз-другой так случалось.
— Ой, я уж давно счет потеряла, — отвечает она.
И ухаживает за ним — с терпением, с юмором, с бесконечной готовностью к прощению. Короче говоря, с сестринской любовью. И от этого ему приходит в голову мысль, что, если бы они поменялись ролями, то уж Вайолет-то пошла бы до конца, для нее это было бы возможно — всю жизнь заниматься лишь тем, что вытаскивать людей из трясины, чистить их, снова вытаскивать и снова чистить.
Пятнадцатого октября Кит получает тисненое приглашение на свадьбу Глории (он не пойдет), а также, тем же утром, отвечает на звонок плачущего Энтони (который больше так не может). Вайолет на какое-то время пропала, но вернулась в Лондон как раз к Хеллоуину.
Как все сложилось в 1979-м
Семь часов вечера, день свадьбы Глории Бьютимэн, Кит добрался до середины четвертой партии в скрэббл — против него играет Кенрик. А Глория все это время отчаянно пытается с ним связаться. Но откуда же ему, спрашивается, об этом знать (как и о том, что сейчас она стоит в одиночестве на платформе лланголленской железнодорожной станции: мелкий дождь, холод, парящие нимбы фонарей); делая ходы, выкладывая буквы на поле и время от времени сверяясь со словарем, Кит одновременно разговаривает по телефону с Вайолет.
— Значит, Гари мне: давай оттирай этот чертов пол. А я ему: ну нет, спасибочки, дружочек, сам оттирай этот чертов пол, если так любишь чисфоту. А он меня избил! Крикефной бифой — предфавляешь?
Кит прикрывает ладонью трубку и говорит:
— «Вороница»? Сперва «анакобра», теперь «вороница». Восемь букв.
— Я же объяснял. Анакобра — такая, типа, змеюка. Вороница — такая, типа, птичка, — говорит Кенрик, которому на следующий день предстоит явиться на предварительное слушание уголовного дела по обвинению в оскорблении своей матери — миниатюрной, но безжалостной Роберты.
— А он меня шлюхой назвал, а я не шлюха, нет! Я фемпераментная молодая девушка! Потом он: а ну давайте сюда деньги. А эти простофили взяли и отдали ему. А он знаешь что? Взял и проебал!
— Не про-, а с-, — машинально напоминает ей Кит. Это и вправду поразительно: так мало пытаться сказать в плане языка — и проебать даже эту возможность. Чисфота, бифа, фемпераментная — объяснение всему этому придет ему в голову с опозданием. — Съебал.
— Чего? Ну да, взял и проебал!
Так или иначе, телефонный разговор подходит к концу. Они играют еще три партии (подобно Тимми за шахматной доской, Кенрик всегда выигрывает), выходят на улицу поужинать — как раз тогда, когда Глория пересаживается на поезд в Волверхэмптоне и опять несется на юго-восток.
— Так что случилось с Берти?
— Обычное дело. Берти начала орать мне прямо в лицо, я ее толкнул, а она бросилась вниз с лестницы. Нет. Сделала сальто назад. Может, отделаюсь предупреждением, но для этого нужен клевый судья. Это же просто бытовуха.
Следствие предстоит Кенрику не в первый раз: кредитное мошенничество, неуплата налогов, вождение в нетрезвом виде… Поскольку он считает, что все судьи: а) правых взглядов и б) гомосексуалисты, он всегда стоит у скамьи подсудимых, держа под мышкой «Дейли телеграф», и бросает на судью взгляды, неизменно сложив губы бантиком с видом заговорщической покорности.
— Все нормально будет. Разве что Берти явится в суд в инвалидной коляске. Или на носилках. Понимаешь, она меня посадить хочет.
— Ты все еще с Оливией?
Тут дело начинает принимать пророчески уместный оборот (что в Жизни бывает очень редко), и Кенрик говорит:
— Нет, она меня выгнала. Понимаешь, она, Оливия, такая симпатичная, вот и предъявила мне ультиматум. Те, что попроще, ультиматумами не заморачиваются — они же привыкли, что их задвигают. А Оливия говорит: или я, или бухло. Потом начала орать мне прямо в лицо еще о чем-то, так что я напился. А она меня взяла и выгнала. Теперь она меня презирает. Очень симпатичные — они не могут поверить, просто не могут поверить, что их задвинули. Ради чего-то в форме бутылки.
150 
