Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
107 
– Зоммерфельд! – кричал Берг, руководитель 2-й группы. – Она здесь! Мне сказали, что она увела вашего сына за Скорлупу, но она здесь, в лагере! Мальчика с ней нет! Что делать, Зоммерфельд? Мы ждем десанта с минуту на минуту…
– В лагере? – удивился Ник.
– Да! Вы что, оглохли? И вот еще… Вы не поверите, Зоммерфельд! Со мной связался Штольц. Он утверждает, что доктор ван Фрассен находится в лагере 1-й группы. Штольц дал мне с ней поговорить. Это безумие, Зоммерфельд…
Коснувшись сенсора, Регина прервала связь.
– Четыре группы, – она тихо засмеялась. – Посольство. И Артур за Скорлупой. Все в порядке, меня хватило. Старик был бы доволен. Отдыхай, ты устал.
– А ты?
– А я сыграю тебе на флейте.
И Николас Зоммерфельд почувствовал себя в самом уютном месте Ойкумены.
На седьмом такте «Reves D'automne» в небесах над ними – в черных, прошитых алмазной нитью глубинах, что начинаются сразу за медным сводом – открылись бомбовые люки кораблей.
Адмирал Шармаль отдал приказ – секунда в секунду.
КОНТРАПУНКТ РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА
(из дневников)
В этот день я не делала никаких записей.
Эпилог
«Техника (технология), согласно мнению Джаядратхи, ограничивает культуру, формируя у населения соответствующие антикультурные стереотипы. „Техника – инструмент решения проблем? – иронизирует брамайнский социолог. – Это самообман. Скорее уж инструмент замены одних проблем на другие. „Игрушки для взрослых детей“ отвлекают внимание людей от собственного развития. Получив очередной гаджет, никто уже не хочет развивать свои собственные способности, предпочитая проблематичной телепатии простой в употреблении уником. В итоге техника, как социальный продукт, работает ограничителем, реализуя функцию подавления врожденных талантов.“
Джаядратха утверждает, что, подменяя культуру, техника выполняет функцию социализации человека, в процессе которой социально невостребованные потенциалы ограничиваются. Редукции подвергаются не только животно-агрессивные инстинкты, но и любые способности, которые могут помешать пассивному движению индивида по социальной траектории, прочерченной для него другими.»
Традиция, подумал Ян Бреслау.
Шел дождь. На кладбище было зябко и сыро. Капли стекали по зонтам, плечам, лицам. Дирекции ничего не стоило накрыть территорию силовым куполом, обеспечив посетителям надлежащий комфорт, но это противоречило традиции. Места упокоения – самые консервативные из всех мест Ларгитаса. Здесь все обстояло так же, как сто, триста, тысячу лет тому назад. Если дождь – значит, зонт, выданный на входе, и не автоматом, а старушкой-гардеробщицей.
И 7-й ноктюрн Ван Дер Линка – «Погребальный».
Бреслау не любил могилы. Пусть даже крематорий, облизав тело языками огня, превращал его в прах. Стерильную урну легко вмонтировать в траурную стелу, или поставить в мемориальной нише, рядом с вечноцветущими лилиями… Все равно не любил. Чувство было иррациональным, не поддающимся логическому объяснению. Урну с прахом матери – отец еще был жив – Бреслау велел поместить в частный, дистанционно управляемый мемориал, и оплатил услуги авансом на тридцать лет вперед. Это позволяло отдавать сыновнюю дань, не выходя из кабинета. Отчего же он пятый год подряд ходил сюда, на могилу доктора ван Фрассен? По какой причине чтил годовщину ее смерти, словно покойная была близкой родственницей, женой или любовницей? Это тоже сопротивлялось логике отчаянней, чем жизнь сопротивляется смерти.
Он раздражался, клял себя за бесхребетность, но не прийти не мог.
Собираясь на кладбище, Бреслау выпивал стаканчик-другой, а случалось, и третий, абрикосового бренди. Иначе ему было трудно совладать с собой. Это психическое расстройство, понимал он. Надо прекратить. И шел, как привязанный. Вот и сейчас он стоял поодаль, держа нелепый зонт так, что купол наезжал едва ли не на плечи, и разглядывал людей, собравшихся вокруг обелиска. Сам обелиск Бреслау изучил до мельчайшей черточки. Мужчина и женщина – Николас Зоммерфельд и Регина ван Фрассен – он обнимает ее за плечи, и оба смеются, глядя куда-то вперед. Между ними стоит мальчик, касаясь обоих. Ладонь мальчика лежит на загривке лохматой козы. Редкий гранит: темно-зеленый с перламутровым отливом. Ничего трагического; больше похоже на семейную голографию. Скульптор восстал против правил и выиграл – обелиск вызывал скорбь по мертвым, но не угнетал.
107 
