очень нудно 
3 
Ашока представила себе, как, покончив с поленом, застенчивый Здоровяк перейдет к обдиранию ее ствола, — и крона дерева качнулась, рождая вздох отчаяния.
— А пожалуй, что и светопреставление, — старик кивнул, думая о своем. — Опять ты меня подловил, тезка… Зажился, что ли?
Дерево волей-неволей задумалось: к кому относились последние слова аскета — к самому старцу или к его собеседнику? И даже языки костра бросили рваться к небу и тревожно замерцали, словно прислушиваясь.
К людям в круге тепла и света?
К недосягаемым звездам, искрам иных костров?
Или у пламени тоже свои печали, свои горести, о которых иногда хочется подумать в тишине?..
— Достал ты меня с твоими концами света, — вяло огрызнулся Здоровяк. — Третью ночь только и слышу: конец едет, конец везет, концом погоняет… Уши вянут. Не надоело?
— Надоело. Хуже горькой снухи[1]. Сидеть с тобой третью ночь — и чтоб не надоело? Не бывает… А давай-ка мы от скуки проверим, тезка: конец или так, старческий бред?!
— Проверим? Как? У Брахмы спросим? Ау, опора Троицы, где ты там?!
— В Золотом Яйце, с думой на лице, — еле заметно усмехнулся аскет. — Расслабься, тезка: грех Брахму по таким пустякам беспокоить! Сами справимся. Не мочалом шиты… Ты у нас вообще, говорят, земное воплощение Великого Змея Шеша?
— Говорят, — без особой уверенности подтвердил Здоровяк, почесывая волосатую грудь.
— А сам как думаешь?
— Да никак. Жру, мать ругалась, ровно в тыщу глоток, — оттого, наверно, и решили…
— Вот мы сейчас и узнаем наверняка. Заодно и насчет конца света выясним. Про мантру распознавания слыхал небось?
— Кто ж не слыхал… — обиженно протянул великан.
Неужели тезка его совсем за бестолочь держит?!
— А то, что при смене юг-эпох в мантрах плесень заводится? Киснут они, как молоко на солнцепеке, — это слыхал?
— Врешь ты все… — рокотнуло в ответ. Больше всего Здоровяку казалось, что аскет сейчас попросту развлекается за счет увальня-собеседника.
— Врать не обучен. Иди-ка поближе, чтоб не через пламя, — проверять будем!
— Может, завтра? — Здоровяк с явной опаской поднялся на ноги и шагнул к аскету. — При свете? Еще шарахнет меня гнилым тапасом… да и тебя заодно!
— Не облезешь, — отрезал Рама-с-Топором. — Стой здесь. И не вертись. Великан послушно застыл.
— Да, вот так. Именно так…
Мычание белого быка всколыхнуло тишину, заставив чернильный мрак пойти кругами. Зеленью «мертвой бирюзы» налились звездные россыпи, ливень мерцающей пыльцы наискосок хлестнул по кронам деревьев, по зарослям ююбы и примолкшим кукушкам с сорокопутами, еле заметным ореолом собираясь вокруг человека у костра. Тени в испуге бросились прочь с лица старого аскета, превращая его в изрезанный морщинами лунный овал, обвал, осыпь млечной белизны, краями заново вскрытой раны разлепились губы-шрамы, рождая даже не слова, а так — шепот, шорох, шипение, запредельный стон гибельного экстаза, и черепашьи веки, обросшие плесенью ресниц, на миг смежились, чтобы распахнуться вновь.
Так нетопырь распахивает кожистые крылья, взмывая над спящей землей и оглашая ночь писком.
Мнилось, рассветный туман не ко времени потек из кипящих глазниц отшельника, призрачными струями окутывая обоих людей, соединяя их в единое зыбкое существо, молочные реки, кисельные берега, мост через чудо, древняя сказка, которой про были рассказать забыли…
Рама-с-Топором увидел.
Сквозь телесную оболочку Здоровяка резко проступили мощные изгибы змеиного тела, лоснясь иссиня-вороной чешуей, зашевелились, дрогнули ленивыми волнами, потревоженные внезапным вторжением, и бесчисленные головы Опоры Вселенной, недовольно раздув клобуки, начали с шипением поворачиваться в сторону аскета-соглядатая.
Вот только видно было плохо. Костер чадит, что ли? Так не чадит вроде, да и не должен дым Второго мира застить явь Безначалья! И еще: мельтешит впереди раздражающе малая соринка, бередит взор нелепицей — будто второй змий поперек первого, только куцый такой змеишко, не в пример Великому Шеша, и всего о двух головах!
Дхик! Что за мара?!
Аскет расслабился и смежил веки, восстанавливая обычное зрение. А когда он вновь открыл глаза, то двухголовый змий никуда не исчез! Разве что виден стал много отчетливей, и обе его почти что человечьи головы натужно хрипели, плюясь желтой пеной.
3 
