131 
Я опять вспомнил об Элени и остальных и почувствовал в воздухе слабый запах кладбища Невинных мучеников. Лишь теперь я заметил оставшиеся на усыпанном пудрой полу отчетливые следы босых ног. Да, они были здесь и даже зажигали свечи, потому что запах воска был совсем свежим.
Они, однако, не входили в гримерную, которую мы делили с Ники и где проводили много времени перед выходом на сцену. Она оставалась запертой. Взломав замок и распахнув дверь, я испытал страшное потрясение. Комната выглядела точно такой же, какой я ее оставил!
В ней царили чистота и порядок, даже зеркало было отполировано до блеска. Все мои вещи лежали точно в таком же порядке, как и тогда, когда я был здесь в последний раз. На крючке висел старый сюртук, в котором я приехал из провинции и который давно уже не носил, на полу стояли сморщившиеся от времени башмаки, а все баночки с гримом были расставлены в идеальном порядке на столике рядом с натянутым на деревянную болванку театральным париком, небольшой стопкой писем от Габриэль и вырезок с рецензиями на наши спектакли из французских и английских газет. Осталась даже наполовину опорожненная бутылка вина с высохшей пробкой.
А в темноте под мраморной столешницей, наполовину прикрытый смятым черным сюртуком, лежал блестящий футляр от скрипки. Тот самый футляр, который мы привезли с собой из дома и который все время был с нами. Но внутри него должна лежать новая скрипка, та самая, которую я купил Ники в подарок уже потом, на «королевские деньги», – скрипка Страдивари.
Я наклонился и поднял крышку. Да, это была она. Среди множества забытых и никому не нужных вещей лежал изящный, поблескивающий темным лаком великолепный инструмент.
Интересно, подумал я, если бы Элени и остальные вошли в эту комнату, взяли бы они ее? Сумели бы понять, на что способна эта скрипка?
Поставив на минуту свечу, я осторожно взял инструмент в руки и подтянул струны – так, как тысячи раз на моих глазах делал это Никола. Вместе со скрипкой я вернулся на сцену, наклонился и с помощью свечи один за другим зажег длинный ряд огней рампы.
Габриэль бесстрастно следила за моими действиями, потом подошла и стала мне помогать. Она зажгла все свечи на сцене и за кулисами.
Мне показалось, что Ники встрепенулся, но, возможно, все дело было лишь в игре света и теней на его профиле, в контрасте сияния огней на сцене и темноты зала. Складки черного бархата словно ожили, а маленькие зеркала, укрепленные по всей длине барьера на балконе, ярко засияли собственным светом.
Как необычайно прекрасен был маленький театр, наш театр, служивший нам при жизни преддверием всего остального мира. И в конце концов ставший преддверием ада.
Наконец я остановился у края сцены и обвел взглядом зал: позолоченные перила, новую люстру, свисающую с потолка, арку с укрепленными на ней масками Трагедии и Комедии, соединенными так, что они напоминали голову двуликого божества.
Пустой зал показался мне вдруг очень маленьким, но не было в Париже театра просторнее и грандиознее, когда его заполняли зрители.
Снаружи доносился грохот проезжающих по бульвару экипажей, то тут, то там возникающие на фоне общего шума голоса людей. Должно быть, в этот момент промчалась тяжелая карета, потому что в маленьком театре все задрожало – пламя свечей, отраженное во множестве блестящих поверхностей, складки тяжелого, раздвинутого в стороны бархатного занавеса, задник сцены с нарисованным на нем прекрасным садом и плывущими по небу облаками.
Я прошел мимо Ники, который даже не взглянул в мою сторону, спустился по ступенькам со сцены в оркестровую яму и, приблизившись к Никола, протянул ему скрипку.
Габриэль стояла в одной из боковых кулис и с холодным терпением наблюдала за нами. Она облокотилась на стропила и казалась мне сейчас странным незнакомцем с копной прекрасных длинных волос.
Перегнувшись через плечо Ники, я положил скрипку ему на колени и почувствовал, как он глубоко вздохнул и прислонился ко мне головой. Медленно, очень медленно он взялся левой рукой за скрипку, а в правой зажал смычок.
Опустившись на колени, я взял его за плечи и поцеловал в щеку. Никакого намека на человеческий запах и человеческое тепло. Лишь холодная скульптурная копия моего Никола.
– Сыграй на ней, – прошептал я. – Сыграй здесь, сейчас, сыграй для нас!
Он медленно повернул голову и впервые за все время, прошедшее после совершенного над ним Обряда Тьмы, посмотрел мне прямо в глаза. Но с губ его слетел лишь какой-то тихий звук, словно он не в силах был говорить. Облизав языком пересохшие губы, он все же заговорил, но так тихо, что я едва мог расслышать его слова:
131 
