очень нудно 
15 
– Людям становится все страшнее жить, – бодро заявила она. – Они всего боятся: боятся старости, боятся потерять то, что имеют, и не получить, чего хочется, боятся скуки и боятся казаться скучными. И психуют. Все из-за своей жадности как с ума посходили.
– Вас это забавляет?
– Порой забавляет, а порой злит. А вас?
– Я мало в этом смыслю. Вы же знаете, я сроду не интересовался психологией. Просто замечаю, что все чаще незнакомые люди бросаются мне на шею, вижу все больше пьяных.
Не мог же он ей сказать: «Я интересуюсь только вами. Думая о вас, я целые часы провожу в дебрях психологии. Я тоже свихнулся. Я тоже, именно вот так, боюсь потерять что имею, я тоже психую, я тоже алчу».
Люсиль подняла стекло и взглянула на Шарля. Внезапно ее залила щемящая нежность к нему. Ей захотелось разделить с ним то жгучее счастье, что пронзало ее при мысли о завтрашнем дне. «Сейчас одиннадцать вечера, через семнадцать часов я буду у Антуана. Если утром подольше поспать, ждать останется совсем немного». Она положила ладонь на руку Шарля. У него были красивые руки, породистые, ухоженные. На них уже появилось несколько коричневых старческих пятнышек.
– Как вам понравился Болдини?
«Она думает доставить мне этим удовольствие, – с горечью отметил Шарль. – Знает, что я люблю живопись. Но ей и в голову не приходит, что мне уже пятьдесят и я несчастен, как никто на свете».
– Довольно хорош. Работа его лучшего периода. Уильям купил ее за бесценок.
– Уильям вечно все покупает за бесценок, – усмехнулась Люсиль.
– То же самое сказала Диана, – заметил Шарль.
Повисло молчание. «Ну что я замолкаю всякий раз, как речь заходит о Диане или об Антуане, это просто глупо, – подумала Люсиль. – Если б я могла сказать ему правду: да, Антуан мне нравится, мне хочется смеяться с ним, целовать его. Но ведь немыслимо сказать такое мужчине, который тебя любит. Ему было бы легче узнать, что я с Антуаном сплю, чем видеть, как мы вместе хохочем. Для ревности всего страшней смех».
– Диана стала какая-то странная, – выдавила она. – Мы болтали с Клер и Антуаном, она вошла в гостиную, и у нее был такой взвинченный, такой потерянный вид, что мне стало за нее страшно.
Она натянуто улыбнулась. Шарль повернулся к ней:
– Страшно? Вы хотели сказать – жалко?
– Да, – спокойно ответила она, – и жалко тоже. Для женщины приближение старости – тяжелая вещь.
– Для мужчины тоже, – вырвалось у Шарля, – я вас уверяю!
Они принужденно засмеялись, и от этого смеха обоим стало не по себе. «Пусть так, – закрыла глаза Люсиль. – Будем избегать опасных тем, будем шутить, сделаем все, как он хочет. Но завтра в четыре, что б ни случилось, я снова буду с Антуаном».
Люсиль всю жизнь ненавидела жестокость, но сейчас ничего не могла с собой поделать.
Ничто на свете, ни мольбы, ни слезы, не в силах остановить ее. Завтра она вновь обретет Антуана, его тепло, его дыхание, его голос. Обычно планы ее зависели от погоды, от настроения. Сейчас она сама на себя дивилась. Она и не подозревала, что способна так страстно желать. Она любила всего раз, в двадцать лет, и любила несчастливо. С тех пор в душе ее засело настороженное отношение к любви. Почти так же она относилась к религии: растраченные впустую эмоции. И вот на ее жизнь обрушилась любовь во всем цвету, переполненная счастьем. Казалось, человеческое тело просто не в силах вместить столь огромное, бескрайнее, победительное чувство. Обычно она не замечала ход времени, дни незаметно пролетали мимо, и она смотрела им вслед без тени сожаления. Теперь она боялась: хватит ли всей ее жизни на любовь к Антуану.
– Люсиль, у меня дела в Нью-Йорке. Составите компанию?
Шарль произнес это очень спокойно, как если бы ее согласие подразумевалось. Вообще-то Люсиль любила путешествовать, и Шарль это знал. Она отозвалась не сразу:
– Почему бы и нет? А надолго? – «Невозможно, – лихорадочно стучало в висках, – невозможно. Я не выживу и десяти дней без Антуана. Шарль слишком поздно взялся ставить мне условия или слишком рано. И как ни крути, это чересчур жестоко. Я не променяю комнаты Антуана на все города мира, не надо мне других путешествий, других открытий, кроме тех, что мы совершим вдвоем в темноте его комнаты». Воспоминание взволновало ее, она снова отвернулась к окну.
– Дней десять-пятнадцать, – прикинув, ответил Шарль. – Весной Нью-Йорк просто очарователен. Вы его видели только зимой. Помните, у вас от холода даже носик посинел. Вид был как у взъерошенного воробья, а в глазах упрек, точно это я нарочно устроил морозы.
15 
