Последние отзывы

  165  

Сегодня, встретившись с Адамом, тут же делюсь с ним хорошими новостями. Услышанное не вызывает у него ни удивления, ни удовольствия. Я почти уверена, что он заранее знал, что я расскажу.

— Не могу представить, в каком преступлении обвиняют Виктора, что так долго держат его в тюрьме.

В убийстве.

— В убийстве! Великий боже, неужели тогда ему грозит повешение?!

— Он вернется к вам. В этом преступлении его обвиняют ошибочно.

— А его болезнь?

— Кризис миновал. Он жив, не бойтесь.

Я больше не сомневаюсь в подобной его уверенности. И признаю, что благодаря некому дару ясновидения Адаму известно все, особенно то, что касается Виктора, с которым его связывает нечто непонятное. Но когда я прошу рассказать подробней о состоянии Виктора, он угрюмо замолкает.

— Вы довольны, что скоро увидите его?

— Мы не встретимся. Во всяком случае, не здесь, — отвечает он.

— После того, как ждали столь долго?

— Я пришел не для того, чтобы встретиться с ним.

— Тогда зачем…

— Встретиться с вами!

— Зачем?

Предупредить! Предупредить!

…июля 179…

Миновало три недели, как отец покинул замок. Этим утром получаю от него короткое письмо. Оно отправлено из Кале. Отец пишет, что зафрахтовал пакетбот до ирландского берега и наутро отплывает. Письмо отправлено восемь дней назад. Теперь уж он, верно, на месте; верно, знает, жив ли Виктор. Хотя Адам уверяет, что жив, хотелось бы получить подтверждение от отца.

В наших встречах с Адамом появилось нечто странное, новое. Я знаю, наше знакомство приближается к развязке. Меня это не радует. С Адамом я чувствую себя в безопасности, только когда мы вместе, когда я могу внимательно следить за ним и говорить ему, что у меня на сердце. Хотя мы бываем вместе каждый день, теперь мы говорим меньше… меньше говорим вслух. Мы все меньше нуждаемся в разговоре. С каждой нашей встречей он становится все угрюмей и мрачней. Но и тогда я жажду его общества, ибо он нужен мне как никто и никогда. В нем есть что-то от зверя, но также и от ребенка — он естественней, уязвимей, опасней любого, кого я знаю. Это, конечно, прозвучит странно, но я нахожу, что начинаю испытывать к нему материнское чувство. Мне грезится, что он — мое потерянное дитя, потому что наконец вспомнила, где я видела это лицо. Уверена, это его жуткое видение явилось мне в день, когда я хоронила в лесу крохотные останки моего нерожденного ребенка; таким моему воспаленному воображению увиделось лицо ребенка, коим наградил меня Виктор.

Сегодня мы сидим на берегу озера, куда мы с Виктором в давнюю пору ходили купаться. Адам лениво бросает в мелкие волны головки фиалок. Никчемное занятие, однако подходящее, чтобы скрасить день.

Я не могу понять тех картин, которые нарисовал передо мною Адам, рассказывая о своей жизни. Не могу понять, что он подразумевает, когда говорит, что он «произведение человеческих рук». Это обстоятельство сокрыто в темной пещере его памяти; я ступила туда лишь однажды. Он обещал, что больше не поведет меня туда, пока я не попрошу о том.

— Почему вы говорите «союз»? — спрашивает он, — Когда речь заходит о браке с Виктором, почему всегда «союз» и никогда «брак»?

— Так говорила матушка.

Матушка?

— Мать Виктора. Моя матушка. Она всегда говорила о союзе. Она верила, что мы с ним будем едины душой.

— Вы желаете этого? Слиться с ним душой?

— Да.

— Даже если он…

Проклят.

— В отличие от вас, у меня нет уверенности в том, что он проклят.

— А если была бы, разделили бы с ним его проклятие?

Он знает мой невысказанный ответ: «Да».

— Тогда вы не помните вашего собственного Священного Писания. То, что Ева разделила проклятие мужа, не принесло ей ничего хорошего. Она не искупила его грех. Скорее, его грех лег и на нее.

— Даже если бы это было так, все равно разделила бы.

— Вы последовали бы за ним и стали утешением ему — даже в муках?

В его голосе слышится нотка подлинной озабоченности, более явной, чем ненависть к Виктору. Он боится за меня.

— Мы связаны друг с другом. Думаю, эта связь возникла в первый же миг нашей встречи. Порвать ее будет стоить мне само́й жизни.

Самой вашей жизни.

— А у меня, кто ближе к первому Адаму, чем любой человек с начала времен, — у меня нет подруги, которая разделила бы со мной изгнание. А большего я не прошу, — Затем, придя в ярость, он вопрошает: — Вы считаете отвратительным, что я мечтаю о подруге?

  165