Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
74 
И затем я вижу: рядом с данными, рядом с ростом и весом (эта информация должна нас возбуждать? может, так оно и работает) и цветом глаз, день ее рождения. В голове происходит быстрое вычитание, и я понимаю, что этой девушке девятнадцать, а мне, Шону, — двадцать один. Девчонка моложе меня, и это делает свое дело — моментальный депресняк. Эта женщина, ее плоть всегда были старше меня, что отчасти и возбуждало, но сейчас этот факт, с которым я столкнулся впервые, потому что прежде никогда не обращал внимания, расстраивает меня больше, чем мысль о разговоре, который должен был произойти между Лорен и Джуди. Приходится закрыть «Плейбой», взять «Пент-хауз» и раскрыть его на разделе «Письма читателей», но уже поздно, никак не сосредоточиться на словах и по-прежнему интересно, действительно ли я искусал Джуди все ляжки с внутренней стороны, и если так, то зачем? Мне даже не вспомнить, почему и как это случилось. Это было неделю назад? В ночь после вечеринки Витторио. Я вообще спал с кем-нибудь после Лорен? Закрываю глаза и пытаюсь припомнить.
Швыряю «Пентхауз» через комнату, где он случайно попадает в магнитофон, каким-то образом его включая, и поют Journey, а затем по радио заиграли «Monster Mash» [22], и мне снова приходится взвыть — член совсем поник. Я вытягиваю себя из кровати, напяливаю трусы, иду к шкафу, раскрываю его, смотря на себя в зеркало, которое там висит, трогаю засос, оставленный Джуди (или же это была Брук или Сьюзен, с которыми я встречался той ночью, уже после того, как зашел к Джуди?), хмурюсь в свое отражение. Достаю проволочную вешалку, потому что вокруг нее обернут галстук, коричневый галстук от Ральфа Лорана, присланный мне Патриком на день рождения, о котором я забыл. Тяну его, растягиваю и отшвыриваю. Беру другой галстук, который я приобрел в «Брукс бразерс», и он кажется крепче. Я тяну его, проверяя на крепость, затем связываю в узел, делая петлю. С большого золотого крюка, который какая-то девчонка воткнула в потолок, снимаю горшок с папоротником, который дала другая девчонка, опускаю засохшее растение на пол и обвязываю галстук вокруг края крюка. Подхожу к столу, резко выдвигаю из-под него стул, встаю на сиденье, просовываю голову в коричневую хлопковую петлю в розово-серую полоску и, вот уже буквально на грани, вспоминаю рождественскую мессу, это-то еще зачем? По радио по-прежнему звучит «Monster Mash», и, больше не колеблясь ни секунды, я закрываю глаза и выбиваю стул…
Вишу с секунду (даже меньше секунды), прежде чем галстук рвется посредине и я падаю как идиот на пол и ору: «Говно!» Лежа на спине в семейных трусах, пялюсь на кусок порванного галстука, болтающийся на крюке.
«Monster Mash» заканчивается. Радостный диджей говорит:
— Счастливого Дня всех святых, Нью-Гэмпшир! Я поднимаюсь с пола и одеваюсь. Иду через кампус в столовую. Надо с этим заканчивать.
Лорен
Сначала я вижу этого мудилу на почте, где он выбрасывает письма, не глядя. Затем подходит ко мне, когда я сижу с Роксанн за ланчем. Сижу в темных очках, читаю «Арт-форум». У нас на двоих бутылка пива, которую нам оставил некто, называющий себя Весельчак Свинтус. Возможно, Роксанн спала с ним. На Роксанн футболка и жемчуг, волосы сильно загелены. Я пью чай и стакан воды, чтоб запить таблетку, есть не хочется. Когда он присаживается, Роксанн смотрит на него с подозрением. Он снимает солнечные очки. Окидываю его взглядом. И с этим человеком я занималась сексом?
— Привет, Роксанн, — говорит он.
— Привет, Шон. — Она поднимается. — Увидимся, — говорит она, берет книгу и уходит, но возвращается за пивом.
Киваю, переворачиваю страницу. Он отхлебывает из моего стакана. Закуриваю.
— Я пытался покончить с собой утром, — безучастно произносит он.
— Покончить с собой? Неужели? — спрашиваю я, глубоко и жадно затягиваясь.
— Да, — говорит он.
Он нервничает, постоянно смотрит по сторонам.
— Ага. Конечно, — скептически бормочу я.
— Правда. Я пытался повеситься.
— Страсти какие. — Зеваю. Переворачиваю страницу. — Неужто?
Он смотрит на меня так, будто хочет, чтобы я сняла солнечные очки, но я и подумать не могу, чтобы взглянуть на него без голубоватых теней. В конце концов он говорит:
— Нет.
— Если ты действительно хотел повеситься, — спрашиваю, — что вдруг? Вина заела?
— Думаю, мы должны поговорить.
— Нам не о чем разговаривать, — предупреждаю я его, и, что самое удивительное, — действительно не о чем.
74 
