Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
47 
– Гере надпоручник! Разрешите…
– Вы, кажется, датчане? По поводу пленных?
Надпоручник бросил петь, одернул шинель, небрежно вскинул два пальца к киверу:
– Мой полковник…
– Эрстед, – датчанин козырнул в ответ. – Андерс Сандэ Эрстед, Черный Ольденбургский полк. Мы были у гере… у князя Радзивилла. Он сказал, что передал пленных вам для допроса. Видите ли, господин…
– Князь Волмонтович, к вашим услугам.
– Рад знакомству. Господин Волмонтович, я обещал одному из них, русскому капитану, что возьму у него письмо…
– Апостол Петр возьмет, – тот, кто носил прозвище «Кат», что по-польски значило «Палач», зевнул, прикрывая рот ладонью. – Я уже расстрелял эту сволочь.
– Расстреляли?! – не выдержал солдатик. – Они – пленные, мы взяли их по дороге в Лейпциг… Это военное преступление! Вы… Вы ответите!..
Пан Кат еще раз зевнул, уже не скрываясь, и вновь уставился в костер:
– Клевета царит повсюду, на земле и в небесах…
– Не рекомендую прерывать разговор подобным образом, – тихо заметил полковник Эрстед. – После зимовки в России юнкер Торвен страдает нервной горячкой. Даже я не смогу его сдержать, когда он начнет, к примеру, рвать вас на части.
Усталый вздох был ему ответом.
– Валяйте! Рвите! Господа, за кого вы заступаетесь? Когда казаки возьмут ваш Копенгаген, как взяли Варшаву, вы запоете иное. Вы же были в России, юнкер! Впрочем, если хотите устроить драку, дуэль, рыцарский поединок – или просто зарезать меня во сне… Режьте, не возражаю.
Пан Кат сдернул окуляры, наклонился и легким, неуловимым движением подхватил с земли саблю – старинную, в богато украшенных ножнах.
– Предпочитаю сдохнуть от фамильного оружия. Держите!
Датчане переглянулись. Полковник Эрстед поймал брошенную саблю на лету, хотел что-то ответить, поглядел в стоячие глаза пана Ката – и вдруг нахмурился. Взгляд его налился тяжестью; медленно, дюйм за дюймом, преодолевая сопротивление, этот взгляд опускался на дно чужого омута.
– Ого! Да вы больны, надпоручник.
– Хотите поставить мне диагноз, полковник?
– Не хочу. Но поставлю.
«Кат» – прозвище не из почетных. Надо очень постараться, чтобы заслужить такое на войне. Пан Кат старался.
Очень.
Началось все само собой. Пленный, привезенный Волмонтовичем в расположение родного полка, оказался разговорчив. Сперва не хотел, да поручник помог. Мыча от боли, казак сообщил важнейшую новость: Богемская армия союзников идет через Рудные горы к Дрездену, чтобы оказаться в тылу у французских войск.
Императору доложили вовремя. Старая гвардия успела встретить врага у Дрездена и показать, кто на поле главный. Наполеон Первый произвел храбреца-поручника в офицеры Почетного Легиона и повысил в звании. Но еще раньше, сразу после рапорта, князь Волмонтович пустил казаку пулю в лоб.
Ему давно не было так хорошо. Словно банк сорвал – или крови напился.
Через три дня надпоручник встретил в штабе полка незнакомого офицера. Думал пройти мимо, но чужие мысли-галки гомонили на чужом языке – и князь остановился, глядя на гостя. Разоблаченного шпиона он вскоре повесил лично. Никто не возразил, но за спиной зашелестело:
«Кат! Пан Кат!»
Пан Кат не возражал. Ему было хорошо.
После дрезденской баталии бои на время стихли. Впрочем, стычек хватало – и лихих разведок, и рейдов-налетов по вражьему заполью. Всюду пан Кат был первым. Себя не жалел – и других не миловал. Пленных допрашивал сам.
Расстреливал. Вешал.
За храбрость его ценили. За все прочее… Нет, не презирали, до такого не доходило. Война – не бальный контрданс, и кровью на ней мажешься, и грязью. Однако у бивачного костра пан Кат всегда сидел один. Обычно это не смущало. Но октябрьским вечером накатила тоска – мутная, горькая. Подступила кровь к горлу, наружу запросилась.
В плохой час датчане пожаловали.
– Вы больны, князь, – повторил Эрстед. – Давайте отложим ваш антиквариат…
Он посмотрел на саблю и присвистнул от удивления:
– Не может быть! Металл! Это не серебро, не олово… Торвен, вы видите?!
Юнкер без особой охоты оторвал взгляд от лица Волмонтовича.
– Вижу, гере полковник. Какой-то сплав?
– Рукоять! И здесь, на ножнах…
– Эту накладку велел поставить дед, – с отменным равнодушием пояснил надпоручник. – Ее сняли с древнего меча, реликвии рода. Им сражался мой пращур под Грабовом. Не собирайся вы зарезать меня, я бы мог до утра рассказывать вам семейные байки… Думаю, вы правы, это сплав.
47 
