Последние отзывы

  137  

Шайка была непривлекательная, даже неряшливая. Совсем не те розовощекие обиблеенные роботы, о которых рассказывала Роузи Расмуссен, но совершенно безликие существа; потом он не мог вспомнить ни цвета одежды, ни одной приметы, за исключением очков без оправы и неожиданно длинных, до плеч, волос у одного из них. Пирс решил, что они побьют его или еще что-нибудь похуже. Один заговорил, как бы читая вступительную речь: Пирс-де так мало, так ничтожно мало знает, хотя воображает, что ему известно все на свете; и Пирс задумался, как же ответить (он-то как раз не знал все на свете и был совершенно в этом уверен; он-то на всезнание не претендовал), когда открытая дверь между столовой и кухней вдруг сама, без чьего-либо участия, с ошеломительным грохотом захлопнулась.

Бабах.

Они смотрели на него без особого торжества, но были явно довольны преподнесенным уроком, а Пирс похолодел.

Господи, боже мой, так они и вправду это умеют. То, в чем уверяла его Роз. Общими усилиями они привели в движение настоящую дверь, дверь из толстой древесины, и захлопнули ее с помощью ментальной силы или чего такого. Мелькнула надежда, что это какой-то глупый фокус, но он абсолютно точно знал, что утешаться нечем: они и вправду это сделали. Сделали, чтобы показать Пирсу, на что способны, и это не предел. А еще он понял, что они увидели на его лице панику, полнейшее поражение. Они (это читалось по лицам) способны на такое, потому что связаны с высшей силой или состоят у нее на службе — у силы, лежащей в самой основе реальности, в которую Пирс верить отказывался, — что, и до сих пор? Ведь ты же видел?

Пирс открыл было рот, но не смог сказать, что именно видел. За миг — пытаясь придумать какое-то жалкое оправдание, увертку, чтобы спастись от них, — он понял, что они могут пользоваться этой силой, потому что отказались ради нее от всего остального, и если он присоединится к ним, предаст им себя, он тоже ее получит: всего-то и нужно — слиться с ними душой или сознанием (он испытал приступ резкого отвращения), последовав примеру Роз (еще более сильный приступ). А если он не подчинится той, единственной силе, то не получит никакой, и ее обратят против него, нанося удар за ударом, пока его гордыня не будет окончательно изничтожена и само его «я» не разотрут в прах, — чего они и хотели, если он им вообще для чего-то был нужен.

Тут он понял: именно этот урок они явились преподать и преподали в тот миг, когда кухонная дверь с грохотом закрылась. Ему не уйти, ибо спрятаться некуда.

Но он чертовски хотел оказаться от них как можно дальше. Он повернулся и пошел прочь (вот эта часть потом вспоминалась с трудом), пошел прочь по лужайке, зная, что они не погонятся за ним, что у них нет настроения гнаться, что он и ему подобные абсолютно им не интересны; он обернулся и увидел, что они уже играют на поле Винтергальтеров куском отшлифованной и покрытой письменами каменной плиты с такой легкостью, словно это была деревянная дощечка; и до глупости очевидный символизм этой сцены поразил его. Смерть, где твоя победа? ^{323} Потом он вдруг сразу оказался на проспекте, который, как он знал, вел к большому городу, и смутные башни уже поднимались над деревьями; Пирс тут же увидел и подозвал большое желтое такси с полоской черно-белых шашечек на боку. Он забрался в пропахшую кожей темноту, захлопнул дверцу, громко сказал: «Манхэттен» — и проснулся.

Ночь, тишина. Он в одиночестве. Их здесь не было, его не было там. Пленка сна прокрутилась в сознании задом наперед, от такси к началу, которое было окончанием чего-то, бывшего еще раньше, но чего он совсем не запомнил.

Он подумал: у меня даже нет большого стола. Вместо приснившихся большой комнаты и большой двери — просто дверной проем и комнатка, загроможденная письменным столом и книжными шкафами, где были сложены его рукописи и роман Крафта. Он поднял голову в сумраке и оглядел комнату, просто чтобы удостовериться.

Вдруг откуда-то раздались призывные крики: пронзительные звонки телефона. Пирс представить не мог, кто бы это трезвонил, а брать трубку ему не очень-то хотелось.

— Алло.

— Ах, Пирс, ну слава богу.

— Привет, Аксель.

Всего лишь отец. Пирс сел и перевел дух. Аксель Моффет, во всяком случае, не переменился: как обычно, в беде, судя по голосу; в полном просаде; побитый жизнью и растерянный. Все как обычно. И звонил он, как обычно, из бара. Время было за полночь.

  137