Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
33 
Она смотрит на меня, подняв одну бровь.
— Я собирался использовать его как валюту, — объясняю я, не намеренный смущаться. — Обменивать на него всякие вещи по дороге, — Я слегка хмурюсь и взмахиваю рукой. — Но забирайте, не стесняйтесь. — Улыбаюсь как можно великодушнее.
Лейтенант медленно вдыхает и выдыхает.
— Ну, это очень щедро с вашей стороны, Авель, — произносит она. Глаза сужаются над легкой гримасой улыбки. — Может, вы еще что-нибудь интересное прячете?
— Больше ничего, — отвечаю я, лишь чуть-чуть разочарованный ее реакцией. — Все в замке и поместье открыто и вполне очевидно. Оружия или медикаментов, о которых бы вы не знали, у нас нет, а драгоценности вы разрешили Морган оставить.
Она кивает.
— Разрешила, — произносит она. Улыбка чуть мягче. — Ну, спасибо за ваш вклад. Может, попросите кого-нибудь отнести топливо к грузовикам?
— Разумеется, — отвечаю я с легким поклоном, выхожу и захлопываю дверь. Меня переполняет странное чувство — смесь облегчения и веселья.
Распоряжение выполнено, и я снова поднимаюсь к тебе, моя милая, и на секунду задерживаюсь возле оконной створки у себя в комнате. Дыра в полу забита и закрыта ковром и большой керамической вазой, а поверх дыры в потолке и стене прибит старый гобелен. Непрерывный стук наверху свидетельствует, что слуги изо всех сил заделывают крышу.
Я толчком распахиваю окна, сквозь дымку и россыпь дождей гляжу на далекие, безлюдные земли, на наши изуродованные палатками лужайки и в неверном по-прежнему ветре, прилетевшем из-за холмов, с равнин, поверх свежего дуновения улавливаю возобновившийся гул далекого артобстрела и запах смертного гниения.
Глава 9
Шевелишься ты, и ветер поспешно шевелит светлеющий воздух, шуршащие ветви; я собираюсь уходить. Решаю, что башмаки мои недостаточно прочны, и переобуваюсь в пару покрепче; это требует смены носков и брюк, а затем пиджака, рубашки и жилета — не хочу же я нелепо выглядеть. Я аккуратно перекладываю содержимое карманов и даже сам вешаю одежду в шкаф.
Зайдя к тебе, обнаруживаю, что ты со слипающимися глазами неловким ртом поглощаешь холодный завтрак. Сажусь к тебе на постель и гляжу, как ты медленно ешь. Ты все ещё дышишь с некоторым трудом.
— Роли сказал, — хрипло говоришь ты, — что Артур умер.
— Не надо звать его Роли, — машинально поправляю я.
— Это правда?
— Да, — отвечаю я. Ты киваешь, продолжая жевать.
Я пытаюсь понять, что теперь чувствую, и решаю, что нервничаю. Мне привычно лишь предвкушение, не это, может, сходное, но на редкость неприятное чувство; полагаю, оно еще острее, поскольку непривычно. За последние годы во множестве случались страхи и кризисы, в обстоятельствах, по спирали мчавшихся вниз, — тогда казалось, что невероятно, хотя, оглядываясь назад, понимаешь, что во всех событиях был некий оттенок неумолимости, — к нынешним беспредельным бедствиям; но ужаса этого мне в прошлом как-то удавалось избегать.
Быть может, раньше, спрятавшись в управление домом и обширными владениями, я постоянно ощущал свою власть; даже решение отправиться в путь, оставить замок ради него самого, виделось смелым и находчивым шагом, попыткой взять наконец судьбу в собственные руки, — а прежняя решимость уже казалась скорее безрассудной, нежели храброй. И в финале неудавшегося полета, когда лейтенант вернула нас обратно, я ощущал беспокойство, гнев и какой-то возмущенный, физический страх, но все это было вынужденно загнано на зады сознания непосредственностью, с которой следовало реагировать на обстоятельства, нашим погружением в требовательный миг.
Но эта дрожь, эта лихорадочная тревога, этот страх перед будущим — нечто совершенно иное. Не припомню, чтобы я чувствовал что-либо подобное с раннего детства, когда меня отсылали в комнату ожидать отцовского наказания.
Я оглядываю твою комнату. Слышу, как этажом ниже лейтенант командует своими людьми, выкрикивает приказы. Над головой по-прежнему стучат. Замок — окруженный, изнасилованный, завоеванный, использованный и пронзенный — удерживает всех нас; тебя и меня, наших слуг, солдат лейтенанта. Его древние камни, спорно не оскверненные, будто съежились; без надругательств, без кражи сокровищ, при одном только появлении лейтенанта и ее солдат замок пал и теперь уменьшился настолько, что выражается лишь через время и материю. Кому какое теперь дело до нашего наследия? Где дух замка, и какое он имеет значение?
33 
