Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
135 
«Браслет из алюминиума? О-о-о-о!»
– Я видел его на тебе. Во время приема.
– Польстилась на... трофей. Красивый металл, манящий. Опасный. Эминент предупреждал, но женское сердце падко на украшения.
– Эминент? Опять? – вскинулся Шевалье. – Какой же он заботливый, герр Книгге!
Женщина взглянула с недоумением, но Огюст не стал пояснять. Филон-Эминент – палочка-выручалочка, а не брат-алюмбрад! Бедняге Ури помог, баронессе помог, ему самому пособил; наверняка и грубому мистеру Бейтсу пришелся кстати. «Вы быстро забываете все хорошее!» – упрекнул желтозубого человек-гора.
Так почему же не хочется верить благодетелю? Андерс Сандэ Эрстед – и Адольф Франц Фридрих, барон фон Книгге. Кто более опасен?
– Ты тоже ему не веришь? – поняла Бриджит. – Не верь. Эминент не ищет веры. Но, пока мы ему нужны, Эминент – наша стена и защита. Иного союзника у нас нет.
– Союзника? – горько усмехнулся Огюст. – Или соучастника?
3
«– ...ни малейших, – согласился я, косясь по сторонам. – На улице я бы еще попытался.
Увы, граждане «синие» успели кое-чему научиться. Из Консьержери много путей, но в Трибунал ведет лишь один – через лабиринт узких коридоров. Не развернешься, не выхватишь мушкет у раззявы-конвоира. Для того и задумана Прихожая Смерти.
– Не болтать, аристо! – рявкнул идущий слева санкюлот, по виду из бывших лакеев. – Ишь, выучились!
Мы с Филоном говорили по-немецки.
– Высеку, человек! – бросил я на родном языке, не обернувшись.
Конвоир вздрогнул, под хохот товарищей тронул рукой поясницу.
– Отменно, – одобрил Филон. – «Человек»... Как звучит, а? Впору распухнуть от гордости. Так вот, маркиз, у меня нет ни малейшей охоты умирать по той причине, что я – якобинец в отставке. Эту смуту мы с друзьями готовили давно. Первая попытка поджечь Францию была предпринята двадцать лет назад, когда умер Людовик XV. Сорвалось из-за случайности. Решили обождать, провести эксперимент за морем, в Америке. Начать, так сказать, с чистого листа... Скажете, мне нет прощения?
Я пожал плечами. Какая теперь разница?
– Из меня плохой исповедник, Филон. Но, если я вырвусь отсюда, вам и вашим друзьям лучше не попадать ко мне в плен. Живыми...
Костистое лицо дрогнуло. Кажется, я его все-таки задел.
– Понимаю, маркиз. Я и сам себя не прощу. Но кое-что можно исправить – и очень многое предотвратить. Если хотя бы часть того, что я видел в Грядущем, исполнится... Вы не слыхали об Иоганне Иерусалимском? Жаль, я прочел его слишком поздно. Нет, умирать нельзя!
Над головой нависал низкий потолок – крышка гроба.
– Валяйте, Филон. Живите. Авось наверху зачтется!..»
Шевалье отложил листок в сторону, на крашеные доски скамейки, вдохнул глоток июньского, напоенного липой и жасмином воздуха. Хорошо! Ровная гладь кормилицы-Сены, гранит набережной, островерхие башенки; квадрат огромного древнего здания.
Дворец Правосудия – Консьержери.
Он решил дочитать рукопись на лавочке, у реки. Гей, гей, у самой реки! Славное место. И Часовую башню видать – высокая, выше прочих. Там, ближе к облакам – Механизм Времени. Тикает, значит. Делит его на равные и справедливые части.
Читалось легко. Красивый почерк Александра Дюма звал за собой, вел, словно под конвоем, темными коридорами, заставляя обдумывать каждую фразу и даже сопереживать. Людей гонят на смерть, под лезвие наигуманнейшей в мире «национальной бритвы». Так же, как обоих дедов Огюста, как тысячи виновных и безвинных.
Людей тоже делят на части – неравные и несправедливые.
Тело – здесь, голова – в корзине.
«...он ответил не сразу.
Я не торопил. Коридор вел дальше, в сердцевину логова Смерти. В воздухе плавала старая пыль. Свет, льющийся из редких окошек, был тускл и сер. Санкюлоты – и те приуныли, бросили шутить и отпускать ядовитые реплики. В Аду плохо с весельем. Сегодня на казнь ведут меня, завтра – твоя очередь.
– Держите!
Рука Филона на миг коснулась моей, передав что-то маленькое и круглое. Монета? Амулет? Не возражая, я спрятал подарок в карман.
– Зажмите в кулаке. Не выпускайте, что бы ни случилось. Ничему не удивляйтесь. И – не говорите со мной, пока я сам к вам не обращусь.
Я с трудом понял, чего он от меня хочет. Словно разучился понимать немецкий. Ладно, хуже не будет – в любом случае. Улучив момент, я взглянул на загадочную безделушку. Пуговица, обычная пуговица с сюртука. Нитки свежие – видать, только что оторвана.
135 
