Последние отзывы

  134  

А тем, что я не сподобился опереть свои, быть может, чересчур мудреные соображения в переговорах на столь простые и ясные вещи, я подставился, дал политическому шакалу Стэнтону себя уесть — он стал публично намекать, что мое великодушие по отношению к мятежникам говорит о том, что я, наверное, хотел с помощью своей армии ни больше ни меньше как свергнуть правительство Соединенных Штатов! Вот какой благодарности я дождался за то, что верой и правдой всю жизнь служил Республике! Ладно, теперь все четыре года войны спрессуются в один парад, который пройдет в Вашингтоне. Зачем был нужен мой марш? А чтобы политики насладились зрелищем парада!

Но перед тем как туда отправиться, я должен еще раз отыскать хорошую, тенистую сосновую рощу. Особый боевой приказ Шермана самому себе: Иди в лес, поставь палатку, разведи костер, свари себе обед и выспись хорошенько на голой земле под звездами. А проснуться я тебе приказываю на рассвете, еще до побудки, вместе с безмозглыми птахами. Потом можешь ехать себе в Вашингтон и принимать парад.

Хотя поход окончен, и окончен с победой, я думаю о нем теперь — о Господи! — с такой тоской! Нет, я тоскую не по крови и смертям, а по тому, каким смыслом наделена была земля, по которой мы шли, как в те дни каждое поле и болото, каждая речка и дорога несли в себе нравственный посыл, тогда как теперь, когда память о нашем рейде улетучивается, то же самое происходит и со смыслом, армия распадается на множество разнородных мелких устремлений частной жизни, все в которой делается пустым и тоже мелким, да и шатким каким-то; за что ни возьмись — вроде взял, победил, одолел, ан нет, ускользает, зыблется, и день не светел, и ночь без отрады, и трудишься ты как вол или сиднем сидишь, все едино: хоть ты в лепешку расшибись, хоть тресни, нет ни в чем ни цели более, ни смысла никакого.

И что Грант так надулся сегодня спесью, так торжественно празднует нашу великую победу, неужто думает, будто эта бессмысленная бесчеловечная планета станет добрее благодаря нами нацарапанным на ней письменам траншей и окопов, неужто не ясно ему, что опустошительная гекатомба из костей наших сынов, эта наша гражданская война есть просто очередная война, а вообще-то войны и до нее были, и после будут.

По дороге разгорелся спор по поводу армейского мула, у которого до сих пор не было клички. Кальвин ни за что не хотел называть его Бертом. Этот, — говорил он пренебрежительно, — который там послушно топочет копытцами? Да никакой он не Берт! Ему что скажешь, то он и сделает. Бесхарактерный. Не-ет, Берт был себе на уме. Он хотел, чтобы у мула пристойная жизнь была, и это не всегда совпадало с желаниями хозяев. Он сам за себя решал, и если делал то, о чем его просишь, то так и знай: либо это тебе от него одолжение, либо у него имеются свои причины быть с тобой заодно.

А может, имя вдохновит его, — предположил Стивен. — Он молодой еще, многого не видал; а так, глядишь, ему будет к чему стремиться. Представь: будет Берт Второй!

Нет уж, сначала я бы хотел доехать до Балтимора, — отозвался на это Кальвин.

Двигались быстро, хотя особо к этому не стремились. Дорога ложилась под колеса сухая и утоптанная тысячами солдатских ног. В середине дня они с нее свернули и поехали нераспаханным полем вниз по пологому склону, там обнаружили чистую медлительную речку, которая то разделялась на рукава, обтекая торчащие из воды валуны и скалы, то уходила круто в сторону, будто она тоже себе на уме. Под раскидистым дубом нашли тенистую полянку, и Перл, расстелив одеяло, выложила обед — галеты с солониной и вода из фляжек.

Как я рад, что еду домой! — сказал Кальвин. Приподняв повязку, он объявил: — Знаете, я ведь теперь и впрямь немножко вижу, причем это как фотография в ванночке с проявителем — изображение потихоньку, полегоньку начинает проявляться. Вот тебя, например, вижу, мисс Перл. Только изображение больно зернистое. И тебя тоже, капрал Уолш. А тебя, Дэвид, — сказал он мальчику, угнездившемуся у него на коленях, — я лучше всего вижу! — Он усмехнулся.

Перл сняла башмаки, откинулась на траву и вытянулась. Никогда мне не было так хорошо, — выдохнула она.

В армейском фотосалоне Калпа и Харпера, что оборудован в нашем фургоне, накоплена бесценная коллекция фотографий военного времени. Мы с мистером Иосией Калпом не меньше года колесили по дорогам войны. Эти снимки стоят хороших денег, не говоря уже об их исторической ценности. Кроме того, — сказал Кальвин после паузы, — я уверен, что найду приложение своим силам, изготавливая портреты и памятные карточки помельче возвращающимся солдатам — ведь многие захотят запечатлеть себя в форме, перед тем как снять ее. Не исключено, что этим можно будет всех нас прокормить.^[27]

  134