68 
Достаю из кармана носовой платок, на котором она вышила монограмму. Она наклоняется вперед, чтобы я стер ненужный красный мазок. Чувствую пальцами воздух из ее ноздрей, когда касаюсь пальцами ее губ.
— Все.
— Боюсь, я оставила следы не на одном воротнике. — У нее тихий и низкий голос, почти мурлыканье.
— Э-э! — Я с притворным, насмешливым неодобрением качаю головой. — Я бы не стал целовать воротники.
Она тоже качает головой:
— Не стал бы?
— Не стал бы. — Я наклоняюсь, чтобы осторожно коснуться ее полного бокала своим.
— А что стал бы? — Ее голос звучит не тише, но в нем появляется новый тон, понимающий, даже ироничный. Намек достаточно прозрачен; я не набрасывался на нее зверем.
Я целую ее совсем легонько и гляжу в глаза (и она отвечает на поцелуй, легонько, и смотрит в мои зрачки). У нее слабый вкус вина и еще чего-то пряного, и немножко чувствуется сигарный дым. Я чуть сильнее прижимаюсь губами и кладу свободную ладонь ей на талию и ощущаю ее тепло через гладкий алый атлас. За моей спиной деловито шипит камин, пригревает. Я медленно вожу губами по ее губам, дразню ее губы, щекочу зубы. Ее язык встречается с моим. Она шевелится, подается вбок, на лбу возникают складки — неужели отстраняется? Нет, это она смотрит, куда поставить бокал. Потом она берет меня за плечи и закрывает глаза. Ее дыхание чуть убыстряется, я это чувствую щекой. Я целую ее крепче, оставив свой бокал на подлокотнике кресла.
У нее мягкие волосы и пахнут все теми же пряными духами, а талия на ощупь еще изящней, чем на вид. Груди движутся под красным атласом — там их поддерживает, не стесняя, какой-то предмет нательного белья. Чулки гладкие на ощупь, бедра теплые. Она меня тискает, прижимается, затем отталкивается, кладет ладони мне на виски и смотрит блестящими глазами в упор, зрачки в зрачки. Ее соски приподняли атлас в двух местах, получились красные холмики. У нее влажен рот, размазана помада. Она коротко, с дрожью смеется, сглатывает. По-прежнему тяжело дышит.
— А я и не подозревала, Джон, что ты можешь быть таким… страстным.
— А я не подозревал, что тебе так легко вскружить голову.
Чуть позже:
— Здесь, здесь. Не в постели. Там слишком холодно. Здесь.
— А тебе перед этим ничего не надо?..
— Что? А, нет. Только… Ладно, Орр, давай, снимай пиджак. Можно, я это на себе оставлю?
— Почему же нельзя?
Тело Эбберлайн Эррол заключено в клетку мглы, обвязано и обрешечено обсидиановыми шелками. Ее чулки пристегнуты к чему-то похожему на корсет из шелка, с кружевами впереди, — опять узор из иксов, только этот идет от лобка почти до нижнего края отдельного лифчика, прозрачного, как и чулки, вмещающего в свои чаши крепкую, красивую грудь. Расстегивается он спереди — Эбберлайн показывает где. Женский гарнитур отходит от тела, пуская меня к черным завиткам. Мы сидим в обнимку, неторопливо целуемся. Я уже вошел, но мы пока не двигаемся. Она сидит на мне, ноги в чулках сжимают мои ягодицы, руки в длинных перчатках, пройдя у меня под мышками, вцепились в плечи.
— Синяки, — шепчет она (я совершенно голый) и гладит места, куда пришлись швейцаровы удары. От этих восхитительно нежных прикосновений у меня по всему телу волоски дыбом.
— Ерунда. — Целую груди (соски ярко-розовые, толстенькие и длинные, с продолговатыми впадинками и красными пупырышками на вершинках; круглые и гладкие ореолы тоже выступают). — Не обращай внимания. — Я клоню ее к себе и клонюсь сам, чтобы лечь на нашу скомканную одежду.
Медленно двигаюсь под девушкой, гляжу на нее, очерченную огнем шипящего газового камина. Эбберлайн висит надо мной в воздухе, оседлала меня. Ее ладони — на моей груди, голова опущена, расстегнутый гарнитур подлетает, как и ее густые черные волосы.
Все ее тело заключено в дамское белье, в этот абсурдный капкан, — а ведь ей, чтобы быть соблазнительной, не нужно ничего. Она сама — соблазн, эта движущая сила, этот разум, что обитают под ее плотью и костью. Вспоминаю женщин в башне варвара.
Иксы, эти рисунки в рисунках, покрывают ее ноги — еще одна сеть, поверх той, что дана ей природой. Зигзаги кружев на ее гарнитуре, перекрещенные ленточки, что удерживают шелк на теле, лямочки и тесемочки, шелк на руках и ногах — все это язык, все это архитектура. Кронштейны, трубы, раскосы, темные линии подвесок крест-накрест облегают тугие бедра, идя от трусиков до плотных черных полосок на верхних краях чулок. Это кессоны и строительные трубы, только из эластичного материала. Их предназначение — вмещать в себя и частично прятать, частично показывать женственную мягкость.
68 
