очень нудно 
41 
Интервью с Джоном Керком было для Сибиллы мучением, она и не подозревала, что такое с ней может произойти: она слушала и никак не могла заставить себя услышать то, что он ей говорил. Вывезла ее в очередной раз профессиональная добросовестность; она заставила себя покориться своему долгу.
Встреча с Полем при других обстоятельствах могла бы иметь даже какие-то последствия, но не имела, потому что события понеслись галопом, и Поль оказался ни при чем. И все-таки встреча с Полем могла бы насторожить Сибиллу – насторожить, а не позабавить. Впервые с тех пор, как она полюбила Франсуа, ее всерьез взволновал мужчина, и вдобавок старинный приятель, на которого она вдруг посмотрела совершенно другими глазами.
В первый раз посторонний мужчина взволновал ее настолько, что на протяжении почти часа она не могла думать ни о ком другом. О своей запоздалой любви с первого взгляда она рассказала тем же вечером Франсуа, и он тоже должен был бы насторожиться и встревожиться. Но он, напротив, успокоился, почувствовав, будто с его совести – и прежде не слишком его мучившей – сняли еще один камешек. Оба они хохотали как безумные, так как Сибилла передавала ситуацию с неподражаемым юмором, и оба потом долго еще вспоминали свой безумный смех на мосту через Сену – окна машины открыты, ветер треплет волосы, и под одним из сиденьев мина замедленного действия.
Вскоре Сибилла уехала: приближалась Пасха, а в семье Сибиллы было заведено встречаться на Пасху в Пуатье, в уютном чистеньком домике, купленном ее отцом. Именно в этом домике укрывались от свалившихся на их головы бед все члены этого разветвленного семейства, в нем крестили новорожденных, праздновали свадьбы и оплакивали разводы. Франсуа, которого никогда не осеняла тень семейственности, так как позади не стояло никакого родословного дерева, отстранял от себя многочисленную чужую «листву» как незаслуженную привилегию. А Сибилле длинный деревенский дом на розовато-желтой глинистой земле всегда напоминал о ее корнях. (Хоть и родилась она в Праге.) Дом стоял в двухстах пятидесяти километрах от Парижа, в двухстах километрах от моря и всегда был защитой и ей, и родителям, и братьям, и кузенам, потому что ядовитые испарения столицы никогда не дотягивались до этих бескрайних зеленых полей и непробиваемо синего неба.
Так вот, когда старший брат Сибиллы Дидье вытаскивал из машины ее чемодан, он вытащил из-под сиденья и небольшой плоский сверток. Сибилла, если и удивилась, то не слишком, узнав на страницах почерк Франсуа… Ведь Франсуа всегда разбрасывал свои бумаги, они валялись как попало дома, рассыпались на столиках кафе. Наверняка и эти были нужны ему, и поэтому следовало переправить их как можно быстрее, скорым поездом, а может – почему бы и нет? – просто факсом. Интересно, а есть ли факс в этой мирной глуши?
В общем, вышло так, что Франсуа все-таки ухитрился добраться до этой глуши, да, да, Франсуа, такой по временам возбужденный и нервный, все-таки оказался среди мирных дремотных равнин и сонных коров, чье мычанье почти не тревожило ночной тишины.
Дидье, старший брат Сибиллы, нес ее чемодан и распахнул перед ней ворота. По посыпанному гравием двору они шли рядом, попадая в ногу. В левой руке Сибилла держала листки, подобранные в потемках в «Фиате». Они вошли в желтый круг света прихожей, потом в освещенную лампой гостиную с простодушным и радостным ощущением привычности и надежности всего окружающего, как и должно быть в доме детства. Если бы Сибилла только заподозрила, если бы поняла, что она вносит в дом, она бросила бы эти листки на землю, разорвала бы в клочки, растоптала бы, сожгла, но она не ведала, что классически правильные прямоугольники своими каббалистическими знаками вот-вот разрушат и разрушат надолго безмятежную надежность ее родного дома.
Но сначала прозвучали радостные, теплые приветствия, традиционные семейные шуточки сомнительного свойства, потом был ужин с куском пирога, специально оставленным для Сибиллы, а потом отдых на широкой кровати, где она спала всегда одна, под знакомый-знакомый шорох листвы о ставни. Извечной битве ветвей со ставнями вторил топот собачьих лап во дворе и еще гуденье запоздалого автомобиля, донесшееся совсем уж издалека, с дороги, сквозь толщу тумана. Сибилла заснула быстро, утомленная долгим днем, тряским путешествием в «Фиате» – за секунду до сна она еще колебалась, а не заглянуть ли ей в листки, положенные на письменный стол здесь же в спальне, колебалась, но истома и усталость взяли свое – как же часто лень и усталость бывают к нам добрее и милосерднее, чем любознательность и энергетичность. И Сибилла заснула, подложив руку под голову, и увидела во сне Франсуа Россе.
41 
