Последние отзывы

  35  

День был мягкий, щадящий, и ту же щадящую мягкость Франсуа чувствовал и в себе. Он вошел в большое кафе на площади, собираясь выпить чашку чая и просмотреть утренние газеты, прежде чем честно признаться себе, что находится в двух шагах от улицы Петра I Сербского. И вскоре он набрал номер Муны, чтобы поблагодарить ее за оказанное ему доверие. А как же иначе? Естественнейшая вещь на свете! Госпожа Фогель оказалась дома, она собиралась звонить ему, она поздоровалась с ним, чуть задыхаясь, как здоровалась всегда, и сразу же извинилась, что должна была позавчера уйти так срочно, что даже не успела с ним попрощаться. Да, да, она была этим так огорчена, так огорчена. (Любезность Муны по-прежнему трогала Франсуа – эпоха Регентства, да и только! Все телефонные разговоры с Муной можно было записывать на пленку, до того они были изысканны и безупречны.) И потом, она так рада, что он принял их предложение, такое неблагодарное, такое неприбыльное. Бертомьё никак не желал согласиться на большую сумму, он вечно всего боится, экономия стала у него настоящей манией… каждый волосок делит на четыре части…

– На три, – поправил Франсуа, – но поверьте, аванс в нашем ремесле – вещь нечастая. Я хочу поблагодарить вас… Больше всего меня огорчило позавчера то, что мы не могли отпраздновать с вами наш контракт, так сказать, спрыснуть его, как полагается…

– Да, досадно, очень досадно… Но может, мы выпьем по бокалу шампанского сегодня?

– Прямо сейчас, – отозвался он смеясь, потому что смеялась она, потому что, похоже, она была рада его смеху, – сейчас, потому что я на Альма, совсем рядом с вами.

– Тогда я вас жду. Только дайте мне четверть часа, чтобы привести себя в благопристойный вид.

Франсуа забавляла манера Муны оценивать свою внешность с нравственной точки зрения: непристойно растрепалась, постыдно не следит за собой (хотя причесана была волосок к волоску и следила за собой крайне тщательно). В общем, к эстетике Муна прибавляла всегда неожиданный оттенок морали. Увидев цветочницу, Франсуа остановился в нерешительности: «Покупать Муне цветы, за которые она же и платит, – раздумывал он, – или будет куда галантнее, если я куплю самому себе коробку самых дорогих сигар?» Ну и циник! Ему тут же стало стыдно. И он тут же накупил роз, пожалуй, даже слишком много. Прошелся туда и обратно по Иенской улице и спустя полчаса с огромным букетом он появился у дома Муны. Войдя в арку, Франсуа машинально поднял голову к окну с голубями, к окну «своей» спальни и увидел смотрящую на него Муну; он отвел глаза с той же быстротой, с какой она отпрянула от окна.

Верный Курт отворил ему дверь с обычной невозмутимостью, попытался получить у него если не пальто, то хотя бы плащ или зонт, но не получил ничего и повел Франсуа к гостиной – в руках у Франсуа был только букет, который Курт окинул оценивающим взглядом (Франсуа буквально слышал, как щелкает счетная машинка в голове Курта: пересчитанные розы были перемножены на приблизительную, а то и точную цену – цветочница-то стояла в двух шагах от дома), и через две секунды к Франсуа была обращена одобрительная улыбка.

– Мадам ждет месье, – произнес Курт по-французски перед дверью в гостиную, на этот раз с полным отсутствием всякого акцента.

Он посторонился, пропуская гостя. Франсуа отметил его высокий рост, густой стальной ежик, загорелое лицо – честное слово, именно о такой внешности и мечтал Бертомьё, Франсуа готов был в этом поклясться.

Сидя на подлокотнике кресла, Муна покачивала ножкой, помогая Джанго Д. Рейнхарду играть в тысячный раз, по крайней мере в тысячный для Франсуа, его «Облака». Солнце помогало светиться серебристым, стальноватым, голубоватым волосам Муны. На ней была иссиня-белая блузка и, еще синее, светлый костюм, а ожерелье, подчеркивая хрупкость шеи, играло такими яркими фальшивыми огнями, что не могло быть ненастоящим. «Да, она опять преуспела в благопристойности», – подумал Франсуа, чувствуя, как подхватывает его пенистая волна веселья, затягивая в свое кружево и эту комнату, и эту женщину, и ее дворецкого, превращая их в легкую, волшебную, неумирающую пьесу Гитри, воздушную и нереальную, будто воспоминание детства. Ему захотелось танцевать, сейчас, немедленно, с улыбающейся ему Джинжер Роджерс, которая говорила:

– Неужели вы действительно хотите шампанского? Мне оно кажется… слишком водянистым, а вам? И эти пузырьки… Может, вы предпочтете коктейль Курта?

  35