Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
63 
— Леший болотный! Напугал-то как! Тр-р-р!..-
Устало неся двустволку, Ванька Соболь молча вышел к тропе. Он был в защитной телогрейке и при полном охотничьем снаряжении. Вокруг его пояса висели на ремешках, сверкая нарядным пером, селезни и утки… Смугловатое лицо Ваньки Соболя выражало беспредельную усталость. Из-под старенького треуха, отделанного белкой-телеуткой, выбивались на потный лоб черные пряди. Приблизясь к рыдвану, Соболь смахнул их рукой со лба, передохнул, сумрачно спросил:
— Подвезешь, что ли?
Тоня тоже вздохнула невесело, но тут же лукаво засмеялись ее большие ясные очи.
— Ой, и не знаю!
— Кто ж знает? — сердито спросил Ванька Соболь. — У жеребчика, что ли, спросить?
— А что ж, спроси: ему везти!
— Тьфу, не язык, а заноза!
Соболь положил в рыдван ружье. Незаметно передвигаясь ближе к передку рыдвана, чтобы освободить Ваньке место рядом с собой, озорно покусывая губы, Тоня сказала:
— Садишься, а чем платить будешь?
— Ох, какая же ты стала! Ну и репей! Соколик резко взял вожжи. Устало горбясь,
стараясь оправдать свою озлобленность, Соболь сообщил примирительным тоном:
— Ходил далеко. На Горьком был.
— Носило тебя! Рядом же Лебединое… — подивилась Тоня.
— На Горьком лодка есть…
— Ну, не бил бы много!
— Не понимаешь азарта, да? Некоторое время ехали молча.
За несколько дней жизни в Лебяжьем Ванька Соболь впервые оказался наедине с Тоней. Своенравный парень был очень обижен тем, что Тоня не пришла в воскресенье в клуб и постоянно избегала встречаться с ним, но ему волей-неволей оставалось лишь смирять свое бунтующее сердце и терпеливо добиваться прощения. Теперь выдался на редкость подходящий случай, чтобы поговорить с Тоней откровенно и рассеять ее обиду. Но как трудно, ох, как трудно говорить с ней наедине!
— Выросла ты за эти годы, — заговорил он наконец не без смущения.
— Выросла и поумнела, — с ехидцей подхватила Тоня.
Ванька Соболь взглянул на нее быстро и тревожно. Сдерживая коня, Тоня старалась смотреть не на него, а в степь, вроде бы на стаю серебристых, с чернетью журавлей, бродивших вдали по обсохшей гривке; ветерок шевелил у ее виска и на шее короткие, выбившиеся из-под платка темно-русые волосы, почему-то пахнущие, как показалось Соболю, сосновой хвоей; ноздри ее прямого, чуть вздернутого носа раздувались, точно от жары; полненькая загорелая щека в реденьких милых веснушках влажно румянела.
— Увидал тебя сейчас, — продолжал Соболь очень серьезно, с заблестевшим, страдающим взглядом, — увидал — и всю душу мне вот так сжало!
Удивляясь тону его голоса, Тоня на миг обернулась и спросила:
— А теперь? Отошло?
— Смеешься? — с болью прошептал Соболь.
— Нет, говори, говори…
— Не могу я сказать, что надо, — грустно ответил Соболь.
Но Тоня на этот раз оказалась необычайно жестокой.
— Не можешь? — переспросила она. — Такой говорун? Ты гляди, хорошо ли с тобой? Не захворал?
— Издеваешься? — вдруг крикнул Соболь.
Тоня изумленно примолкла, а Соболь, проклиная себя за несдержанность, стараясь как-то оправдаться, сказал с надсадой в голосе:
— Все ты солнце мне заслонила!
Минуту он тягостно и безуспешно ждал ответа. Потом, чувствуя, как все в нем обрывается от горя, воскликнул:
— Знаю, с этим… с Зарницыным гуляешь!
— Ничего ты не знаешь! — отрезала Тоня.
— Сам видел вас вместе… Уже опутал городской хлюст?
Тоня в ответ только хлестнула коня вожжами.
Нервничая, Ванька Соболь вытащил из кармана телогрейки измятую пачку папирос и спички, но тут же охнул и схватил Тоню за локоть.
— Стой, спички обронил!
— У-у, косорукий! — крикнула Тоня. — Беги!
Соболь спрыгнул с рыдвана и, пока Тоне удалось сдержать разгоряченного Соколика, оказался шагов на сотню позади. Подняв спички, он смерил! глазами расстояние до рыдвана и сокрушенно пхэ-тряс чубом.
— Стой! Обожди!
Собрав силы, Соболь сделал с десяток резких прыжков, но, поняв, что не добежать, снял треух и, размахивая им, пошел к рыдвану тяжелой, разбитой походкой.
Круто обернувшись, Тоня смотрела на Соболя, и в карих озорных ее глазах ярко засветились зо-лотинки. Какой он, ее мучитель, был теперь усталый и смешной! Тоне даже жалко его стало.
— Шагай! — крикнула она, озоруя.
— Тоня, погоди! — во весь голос взмолился Соболь.
63 
