Последние отзывы

  23  

Однако и в радости здесь нет недостатка. Перейдя к другому окну и растворяя ставни, чтобы впустить в спальню побольше света, Пероун замечает в дальнем конце площади, ближе к индийскому общежитию, веселое оживление. Там творится что-то необычное. Двое азиатских парней в тренировочных костюмах — он их знает, они работают в газетной лавке на Уоррен-стрит — сгружают из кузова машины на тележку всякую всячину: толстые стопки плакатов, сложенные транспаранты, картонные коробки со значками и свистками, рожки и трещотки, карнавальные шляпы и резиновые маски политиков: карикатурные физиономии Буша и Блэра тупо глядят в небеса, яркий свет придает им какую-то призрачную белизну. В нескольких кварталах к востоку Гауэр-стрит — одна из отправных точек марша; оттуда выплескивается возбуждение, доходящее даже до этого тихого местечка. Вокруг тележки с товаром уже собрались покупатели. Пероун не совсем понимает, чему они все так радуются. Здесь целые семьи, одна — с четырьмя детьми разных возрастов: все они в ярко-красных пальтишках, и все, видимо по строгому родительскому наказу, держатся за руки; и студенты; и седеющие дамы в стеганых куртках и прочных ботинках. Наверное, из какого-нибудь женского общества. Под напором покупателей продавцы сдаются: один из парней в тренировочных костюмах шутливо поднимает руки вверх, второй начинает распродажу прямо из кузова грузовика. Голуби, согнанные шумом со своих мест, мечутся, заполошно хлопая крыльями. Внизу, на скамье возле урны, поджидает их краснолицый человек, закутанный в какую-то серую попону; на коленях у него хлеб, нарезанный мелкими кусочками. Для детей Пероуна «кормить голубей» — синоним сущего идиотизма. Вокруг тележки, терпеливо улыбаясь, собрались кругом коротко стриженные ребята в кожаных куртках. Они уже развернули первый транспарант, гласящий: «НАМ НУЖЕН МИР, АНЕ ЛОЗУНГИ!»

Все вместе несет на себе отпечаток какой-то невинности и легкого, чисто английского безумия. Пероун, уже одетый для схватки на корте, на миг воображает себя Саддамом: вот он с какого-нибудь багдадского министерского балкона наблюдает эту сцену — добросердечные избиратели западных демократий ни за что не дадут своим властям развязать войну. Но он ошибается. Одно о войне Пероун знает точно: она будет. С армией ООН или без нее, но будет. Войска уже стоят на позициях — осталось вступить в бой. С тех пор как он купировал аневризму иракскому профессору древней истории, увидел его шрамы и выслушал его рассказ, Пероун не знает, что думать о предстоящем вторжении. Мири Талеб — уже старик, без малого семидесяти лет, с хрупким, почти девичьим телом и нервным, визгливым смешком, который, кажется Пероуну, как-то связан с его тюремной одиссеей. Он защитил докторскую в Лондонском университете и прекрасно говорит по-английски. Его область — цивилизация шумеров, и более двадцати лет он преподавал в университете в Багдаде и занимался раскопками на берегах Евфрата. Однажды, зимой 1994 года, его арестовали у дверей аудитории, где он должен был читать лекцию. Студенты ждали его, но не дождались. Они так и не узнали, что произошло. Трое мужчин показали ему удостоверения службы безопасности, попросили проследовать с ними в машину. Там надели наручники. С этого начались его мучения: наручники были слишком тугие, и шестнадцать часов, пока их не сняли, он не мог думать ни о чем, кроме боли в руках. Оба плечевых сустава пострадали. Следующие десять месяцев профессор путешествовал по тюрьмам Ирака. Он не знал, с чем связаны эти перемещения, и не мог сообщить жене, что жив. Даже после освобождения он так и не узнал, что за обвинения против него выдвигались.

Пероун разговаривал с ним у себя в кабинете, а потом еще несколько раз в палате, после операции, к счастью прошедшей успешно. Для человека, приближающегося к семидесятилетию, Талеб выглядел отлично: по-детски гладкая кожа, длинные ресницы и аккуратно подстриженные черные усы — наверняка крашеные. Живя в Ираке, он не интересовался политикой и, когда ему предложили вступить в партию Баас, отказался. Возможно, из-за этого все и случилось. Или, может быть, дело в том, что один из двоюродных братьев его жены, давно умерший, в свое время был коммунистом; или в том, что другой кузен получил письмо из Ирана, от старого друга, изгнанного из страны из-за своего якобы иранского происхождения; или в том, что муж племянницы, уехав в Канаду преподавать, отказался возвращаться. Или, быть может, все оттого, что сам профессор ездил в Турцию как археолог-консультант. Сам он не слишком удивился своему аресту, и жена тоже. Оба они знали — да и кто в этой стране не знал? — людей, которых вот так же хватали, сажали, мучили некоторое время, а потом отпускали. Люди просто исчезают, а через некоторое время появляются снова; они ничего не рассказывают, и никто не осмеливается спрашивать, ибо вокруг полно стукачей и любопытство может довести до беды. А некоторые возвращаются в закрытых гробах, которые строго-настрого запрещено открывать. Часто можно слышать о друзьях или знакомых, которые обходят больницы, полицейские участки и правительственные учреждения в поисках новостей о своих близких.

  23