Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
59 
— Пошел! Пошел! — кричали, подсаживая друг друга, люди Алатристе.
Сжав зубы, втянув голову в плечи, словно это могло сберечь ее, торопясь что было сил, я одолел последние дюймы, перелез через фальшборт, спрыгнул на палубу — и немедленно поскользнулся, угодив ногой в огромную лужу крови. Весь вымазанный ею, выпрямился, опираясь о бездыханное тело убитого Алатристе моряка. Над ограждением возник Бартоло Типун — глаза выпучены, бородатое лицо перекошено зверской гримасой, чему весьма способствовал огромный тесак, который он держал в зубах. Мы вместе оказались у основания бизань-мачты, рядом с трапом, ведущим на шканцы. Через борт переваливались один за другим наши, и казалось чудом, что на шум, на свист и лязг обнажаемых клинков еще не сбежался весь экипаж галеона, чтобы устроить нам достойную встречу.
Я выхватил шпагу, в левую руку взял кинжал и начал озираться в поисках противника. И он не замедлил появиться: на палубу откуда-то снизу выскочили целой оравой люди, такие же рослые и рыжеватые, как те, кого знавали мы во Фландрии, а другие уже заполнили корму и шкафут, и набралось их, пожалуй, многовато. Увидел, как капитан Алатристе с дьявольским проворством рубит и колет, пробивая себе путь к шканцам, я бросился к нему на помощь, не удосужившись посмотреть, следуют ли за мной Типун и прочие. Повторяя имя Анхелики де Алькесар, как твердят молитву перед смертью, с диким протяжным воплем кинувшись в схватку, я вдруг с необыкновенной, с предельной, так сказать, отчетливостью осознал — если Себастьян Копонс промедлит, то здесь, на палубе «Никлаасбергена», приключения наши и завершатся.
IX. Старые друзья, старые враги
Руки, сжимавшие шпагу и кинжал, онемели. Диего Алатристе охотно отдал бы жизнь — которой, впрочем, оставалось совсем пустяки — за то, чтобы опустить оружие и хоть минутку передохнуть. К этому времени он дрался, руководствуясь старинным правилом «Делай, что должен, и будь, что будет», и, быть может, безразличие к исходу, как ни странно, помогало ему оставаться живым в свалке и сумятице рукопашной. Со всегдашним своим хладнокровием он отражал и наносил удары, не осмысляя своих действий, почти не глядя, полагаясь на то, что руки-ноги сами знают, как им поступить в каждый следующий миг. Человеку, попавшему в такую переделку, разум мог только навредить; следовало доверяться лишь безотчетным побуждениям — инстинкту, говоря языком нынешних ученых мужей: только он и мог совладать с судьбой.
… Вонзив шпагу в грудь противника, он оттолкнул его, чтобы легче было извлечь клинок. В воздухе висели стон, крик, брань, а когда время от времени вспышка выстрела озаряла полутьму, можно было видеть плотный клубок сражающихся и кровавые ручьи, стекавшие к самым шпигатамnote 20 из-за того, что галеон покачивался на легкой зыби.
Алатристе парировал удар короткой сабли, отклонился и сделал выпад, попавший, впрочем, в пустоту. Противник отскочил и тотчас обернулся к тому, кто налетел сзади. Капитан, воспользовавшись этим кратчайшим затишьем, привалился спиной к переборке, перевел дух. Перед ним, хорошо освещенные кормовым фонарем, высились ступени трапа — путь на шкафут был свободен. Чтобы добраться сюда, пришлось уложить троих, а ведь никто не предупредил его, что их будет столько. Там, на высокой кормовой надстройке, вполне можно было бы продержаться до подхода Копонса, но, оглядевшись по сторонам, Алатристе убедился — почти все его люди завязли на палубе, дрались насмерть и не в силах были продвинуться ни на пядь.
Ну, значит, о шкафуте можно забыть, со всегдашним своим смирением подумал он, и вновь кинулся в бой. Всадил кинжал кому-то в спину — быть может, своему недавнему противнику — повернул лезвие в ране, расширяя ее, вырвал клинок, услышал отчаянный крик. Совсем рядом грохнуло и сверкнуло — зная, что у его людей только холодное оружие, Алатристе кинулся туда, откуда стреляли, рубя вслепую. Кто-то схватил его за руки, он сбил нападавшего с ног и с ним вместе повалился на залитую кровью палубу, ударил противника головой раз и другой, почувствовал, что рука, держащая кинжал, свободна, и просунул его между собой и фламандцем. Тот вскрикнул, ощутив режущее прикосновение, на четвереньках метнулся прочь. Алатристе перекатился в сторону и сейчас же на него грузно свалилось чье-то тело, раздались причитания по-испански: «Пречистая Дева, Иисус-Мария…» Он не знал, кто это, а выяснять времени не было. Выбрался из-под него, вскочил на ноги, со шпагой в одной руке, с кинжалом — в другой, огляделся и увидел, что мрак редеет и высвечивается розовым. Крик вокруг стоял ужасающий, и нельзя было ступить шагу, чтобы не поскользнуться на крови.
59 
