очень нудно 
8 
А в комнатах в это время все сгрудились у раскрытых окошек — молодежь шла мимо.
— Пелагея, Пелагая! Алька-то у тебя…
— Апельсин! — звонко щелкнул пальцами Афонька-ветеринар.
— Вот как, вот как она вцепилась в офицера! Разбирается, ха-ха! Небось не в солдата…
— Мне, как директору, такие разговоры об ученице…
— Да брось ты, Григорий Васильевич, насчет этой моральности…
— Гулять с ученицей неморально, — громко отчеканил Афонька, — но которая ежели выше средней упитанности…
Тут, конечно, все заржали — весело, когда по чужим прокатываются, — а Пелагея не знала, куда и глаза девать.
Сука девка! Смалу к ней мужики льнут, а что будет, когда в года войдет?
Петр Иванович, спасибо, сбил мужиков с жеребятины, Петр Иванович налил стопки, возгласил:
— Давайте, дорогие гости, за наших детей.
— Пра-виль-но-о! Для них живем.
— От-ста-вить!
Афонька-ветеринар. Чего еще цыган черный надумал?
Вот завсегда так: люди только настроятся на хороший лад, а он глазищи черные выворотит — обязательно поперек.
— Отставить! — опять заорал Афонька и встал. — За нашу советскую молодежь!
— Пра-виль-но!
— За молодежь, Афанасий Платонович.
— От-ста-вить! Разговорчики!
Да, вот так. Встанет дьявол поджарый и качнет сквозь зубы команды подавать, как будто он не с людьми хорошими разговаривает, а у себя на ветеринарном участке лошадей объезжает.
— За всемирный форум молодежи! За молодость нашей планеты!
Вот и сказал! Начали было за детей, а теперь незнамо и за что.
— Пить — всем! — опять скомандовал Афонька. Черной головней мотнул, как ворон крылом. Глазами не посмотрел — прошагал по столу и вдруг уставился на Павла — Павел один не поднял рюмку.
— Афанасий Платонович, — заступилась за мужа Пелагея, — ему довольно, у него сердце больное.
— Я на-ста-иваю!
Подбежал Петр Иванович: не тяни, мол, соглашайся.
А тот ирод как с трибуны:
— Я прыцыпально!
— Да выпей ты маленько-то, — толкнула под локоть мужа Пелагея и тихо, на ухо добавила: — Ведь он не отстанет, смола. Разве не знаешь? Да выпей, кому говорят! — уже рассердилась она (Афонька стоит, Петр Иванович в наклон). — Сколько тебя еще упрашивать? Люди ждут.
Павел трясущейся рукой взялся за рюмку.
— Ура! — гаркнул Афонька.
— Ур-рра-а! — заревели все.
Потом был еще «посошок» — какой же хозяин отпустит гостей без посошка в дорогу, — потом была чарка «мира и дружбы» — под порогом хозяин обносил желающих, — и только после этого выбрались на волю.
На крыльце кого-то потянуло было на песню, но Афонька-ветеринар (вот где пригодилась его команда) живо привел буяна в чувство:
— Звук! Пей-гуляй — не рабочее время. А тихо, тихо у меня!
Следующий заход был к председателю лесхимартели, человеку для Пелагеи, прямо сказать, бесполезному. По крайности за все эти годы, что она пекарем, ей ни разу не доводилось иметь с ним дела, хотя, с другой стороны, кто знает, как повернет жизнь. Сегодня он тебе ни к чему, а завтра, может, он-то и встанет на твоей дороге.
В общем, не мешало бы и к председателю лесхимартели сходить. Но что поделаешь — Павел совсем раскис к этому времени, и она, взяв его под руку, повела домой.
— Летнюю-то кухню видел у Петра Ивановича? Сама говорит: рай. Все лето жары в доме не будет.
Павел ничего не ответил.
Пелагея рассказала мужу о своем разговоре с председателем сельсовета насчет сена и справки. При этом она не очень-то огорчалась, что председатель опять крутил насчет справки. Альке учиться еще год — в восьмой класс осенью пойдет, — и за это время можно найти ходы. Есть у нее кое-какая зацепка и в районе. Хоть тот же Иван Федорович из райисполкома. После войны сколько раз она выручала его хлебом — неужто ее добро не вспомнит?
Пелагею сейчас занимало другое — та загадка, которую задал ей Петр Иванович. Три года их в забытьи держал, а сегодня позвал — с чего бы это?
Сама она ему не нужна, рассуждала Пелагея, это ясно.
Кончилось ее времечко — кто же нынче станет пекариху обхаживать? Давно люди набили хлебом брюхо. Может, на Альку виды имеет?
Слыхала она, что Сергей Петрович на ее дочь глаза пялит, и намекни ей Петр Иванович: так и так, мол, Пелагея, рановато мы с тобой компанию оборвали, кто знает, еще как жизнь-то распорядится, — да разве бы она не поняла?
Не намекнул.
8 
