112 
– Дорина, прости, не отвечай, если не хочешь. Ты и в самом деле думаешь вернуться к Остину? Потому что если нет, то почему бы не сказать определенно: я от него ухожу. Многие были бы на твоей стороне. Ну естественно, себя я не предлагаю в помощники по понятным причинам. Но могу тебя познакомить с людьми, которые в состоянии помочь, с новыми людьми, которых ты еще не знаешь.
– С врачами, священниками?..
– Нет, нет, просто с людьми! Хватит чувствовать себя преследуемой. На свете много места, незачем тебе… как муха в этой зловещей паутине. Но ты не ответила на мой вопрос.
Они сейчас сидели рядом. Мэтью с улыбкой гладил ее по плечу.
Правильно он тогда сделал, что обнял ее. Если бы не это напряжение, было бы очень трудно выдержать. Его желание, с самого начала не вполне определенное, растворилось сейчас в добром чувстве к ней, перешло в сочувствие и настоящую симпатию.
Дорина выпила еще немного коньяка с содовой. Впалые щеки зарумянились. Она смотрела на Мэтью серьезно, хотя и избегала встречаться взглядом. Как удивительно, что Дорина у меня сейчас ночью и никто не знает, что она тут.
– Я не могу бросить Остина. Я его жена. Я его единственное спасение, а он – мое.
– Ты беспокоишься, и не без оснований. Но я считаю, ты должна обдумать и принять во внимание и другие возможности. – «Наверное, Остин посчитал бы меня предателем, – подумал Мэтью. – А я ведь только одного хочу – чтобы это забитое существо почувствовало себя хоть немного свободней. И ничего больше».
– Таких возможностей нет.
– И все же…
– Ты, наверное, много говорил обо мне с Мэвис?
– Да, – чуть поколебавшись, ответил Мэтью.
Дорина помолчала.
– Есть вещи, о которых я не говорила даже с Мэвис.
– Может, мне скажешь?
– Я боюсь Остина. Его боюсь и за него. И почти не вижу в этом разницы.
– Понимаю.
– Мэтью, Остин когда-то мне сказал, что убил Бетти, утопил ее.
Опять, подумал Мэтью.
– Разумеется, лгал, – ответил он как можно безразличнее.
– Да… Я, конечно, знала, что это неправда. Он просто хотел произвести на меня впечатление, а может, запугать. Именно этого ему хотелось.
– Ну и не переживай.
– Стараюсь. Только вот страх не проходит. И что-то мне подсказывает… это не Остин… Ах, Мэтью… я так устала. – Слезы снова заблестели в ее глазах.
Как он ни старался, разговор завязать не удавалось.
– Тебе лучше лечь отдохнуть. Никому не скажем, что ты здесь. Посиди, а я приготовлю постель.
Он пошел наверх, зажигая по дороге свет. В комнате Людвига была постлана свежая постель. Он снял покрывало, положил самую лучшую свою шелковую пижаму, задернул шторы и заторопился вниз.
Дорина спала как убитая.
Мэтью смотрел, как она лежит, свернувшись клубочком, голова в ореоле разметавшихся волос, губы полуоткрыты, с одной ноги упала туфля. Вторую Мэтью снял сам. У нее были красивые ступни. Потом, ласково приговаривая, он начал ее поднимать. Дорина что-то пробормотала тихо и схватила его за рукав, когда он поднял ее выше. Голова еще раз прижалась к его плечу. Мэтью поднимался по ступенькам тяжело, медленно, опираясь всем телом о перила. В комнате опустил ее осторожно на кровать и понял, что стоит перед ней на коленях. Поцеловал руку, которая так доверчиво лежала в его руке, и высвободился. Укрыл ее одеялом. Подумал: вот Дорина, жена моего брата. Постоял еще минуту на коленях, обращаясь к тому, чье великое сердце, может быть, еще бьется, наполняя вселенную сознанием добра. Потом встал, погасил свет и сошел вниз.
В гостиной допил коньяк, сидел взволнованный, удивленный, мысли были ясными, и чувствовал он себя довольным, будто обогатил свою коллекцию еще одним необыкновенно красивым экспонатом.
* * *
– Вот вернемся, и я тут же пойду навестить Дорину, – сказал Людвиг.
– Как хочешь, – ответила Грейс.
Они сидели на маленьком, со всех сторон закрытом пляже. Солнце пригревало. На полоску горячего песка лениво набегало море. Был отлив. Песок усеивали мелкие белые ракушки, каждая из которых казалась маленькой игрушкой. За песчаной полоской, сверкая всевозможными оттенками серого, проступали слоистые пласты плоских отшлифованных камешков. Дальше темнела неровная линия голубоватых скал, над скалами ярко зеленели волнистые верхушки холмов, а над холмами уже ничего не возвышалось, кроме неба, пустого, выцветшего, вибрирующего светом. И надо всем этим – необъятная тишина.
Море у берега было золотистым, затем переливчато-пурпурным, дальше простиралось великолепие синевы, до самого того места, где темная линия горизонта отделяла море от неба. Там, на горизонте, возвышался величественный, похожий на крепость маяк Фастнет. Нигде, даже в Америке Людвиг не отрешался так глубоко от повседневных дел этого мира. Ему было хорошо и вместе с тем чуть тревожно. Он впервые оказался с Грейс в полном уединении.
112 
