очень нудно 
9 
Густая роса, как крупная соль, крыла траву. Жарко трещит огонь.
Увидев Кузьму, Володька остолбенел. Кузьма без рубахи, голышом сидел за столом и брился. Для кого это он старается? Кобыле, что ли, хочет понравиться?
— Пошевеливайся, — сказал Кузьма, не оборачиваясь.
Когда Володька вернулся к избе, Пуха ела вчерашнюю кашу. Он с презрением посмотрел на нее: продалась, подхалимка!
Попили чаю.
Володьку разморило. Шею, спину пригревало солнцем.
Сладкий дымок муравейника, все еще тлеющего в леске, приятно дурманил голову. Облокотившись на стол, он угрюмо, исподлобья поглядывал на Кузьму, запрягавшего лошадей в косилку. И за каким дьяволом он встал ни свет ни заря? А еще в городе жил. У них в деревне и то понимают, что к чему. На Грибове сейчас изба трещит от храпа. Но сам он-пущай. А зачем его-то будить? Добро бы лошадей привести надо, а то тут они-от избы не отгонишь.
— Ну, ты готов?
Куда еще готов? Володька нехотя поднялся.
— Поехали! — Кузьма вскочил на косилку, пружины сиденья жалобно охнули.
И опять, как вчера, торчит перед ним спина-широкая, необъятная, только на этот раз в белой рубахе. Что же он, так и будет изо дня в день любоваться этой спиной?
Проехали узкий перешеек, заросший ивняком.
Мать честная, мыс! Большой, опоясанный Черемшанкой мыс. Как на Грибове. А за мысом еще мыс, а за тем мысом тоже мыс. А трава? Пырей самолучший, по пояс.
Володька подивился: сколько добра каждый год пропадает, а коровы весной от бескормицы дохнут.
Кузьма натянул вожжи, опустил пальчатый брус.
— Учти, — сказал он, оборачиваясь к Володьке, и улыбнулся. Первый раз улыбнулся за два дня. — Учти, — повторил Кузьма, — момент, можно сказать, исторический.
До нас здесь никто с машиной не бывал.
Дрогнула, рассыпала дробь косилка. Лошади, помахивая головами — нелегко тащить такую телегу по брюхо в траве, — пошли вдоль речки, тесно прижимаясь к кустам.
Правильно, подумал Володька, надо сперва от кустов откосить, а потом только кружи. Но зачем его-то сюда было тащить? Момент исторический запоминать?
Он сбил сапогом росу с пласта травы, сел, закурил.
Пуха, привстав на передние ноги, внимательно смотрела в сторону Кузьмы.
— Не видала, как косят! — Володька схватил клок травы, запустил в Пуху.
Меж тем Кузьма сделал круг:
— Хочешь попробовать?
Володька пожал плечами, встал. Чего пробован? Неужели он думает, что Володька круглый идиот? На сенокосе третье лето живет, да чтобы такой техникой не овладеть?
Володька решительно подошел к косилке, взгромоздился на сиденье. Попробовал ножные педали — порядок, попробовал ручной рычаг — порядок. Пуха просто рагцвела. Любит, глупая, всякие машины.
Володька околесил мыс, подъехал к Кузьме.
— А ну, дай еще круг.
Володька дал еще круг.
— Так что же ты молчал? Я все утро ломаю головумашина будет простаивать… Давно косишь?
Предательская краска залила лицо Володьки. По правде говоря, его и близко не подпускали к машине — разве так, нахрапом проедешь у Никиты, потому что больно уж задается Колька. Но, с другой стороны, нечего и прибедняться: трава-то одинаково свалена что Кузьмой, что им.
И потоку, слезая с косилки, он уклончиво ответил:
— Приходилось.
— Ладно, — сказал Кузьма. — Я пройдусь по пожням.
Тут весной топит-хламу, наверно, пропасть. — И пошел, пошел, как двухметровку, переставляя ноги.
У Володьки перехватило дыхание. Так что же это? Ему косить? Так надо понимать?
— Заело чего-нибудь? — спросил, оборачиваясь, Кузьма.
Как бы не так! Володька живо вскочил на сиденье.
Огромный сияющий мир, расцвеченный утренним солнцем, закачался перед его глазами. Блестит, переливается зернистая роса на траве, высокие ели с поднебесья смотрят на него…
Ну, Колька, берегись! Нос-то теперь поопусти маленько. Да и Нюрочка: «Привет колхозному конюху». Придется новые словечки выучить. А Никита, Параня? Глаза па лоб вылезут, когда увидят его на косилке. И в правленьеруками разведут: «Вот тебе и Володька! Слыхали, что, стервец, делает? На косилке на пару с Кузьмой строчит».
Все эти мысли, набегая одна на другую, разом пронеслись в голове Володьки. Глаза его щурились от непривычной улыбки, от солнца. Рядом по свежескошенной траве семенила Пуха, мокрая, но очень довольная, постоянно поглядывая на него сбоку. Изредка хлопал топор — это Кузьма расчищал от хлама пожню. И когда он нес на плечевалежину, поднимая из травы ноги, на каблуках его мокрых сапог слепяще вспыхивали шляпки железных гвоздей.
9 
