Нелитературный денек

Роджер явился – подстриженная бородка,

Дымящая трубочка…

Учит литературе в престижном университете.

Литератор такой старомодный: как только откроет рот -

Спорю, услышите что-то

Типа «Хэм», «Бальзак»

И «Фицджеральд».

Я с Гердой пил – она сидела на «спиде».

Лорейн отключилась в спальне – понятия не имею,

На чем сидела она.

Роджер сел. Ухмыльнулся.

Я протянул ему пиво. Он выпил залпом. Я дал вторую банку -

И тут он начал трепаться:

«Знаешь – Селин с Хемингуэем

Умерли в тот же день?»

«Не-а, не знал».

«А знаешь – Уитмен был педик?»

«Не верь всему, что читаешь».

«Эй, а что за красотка в этой кровати?»

«Эта? Лорейн…»

Потрепавшись немного, Роджер

Встал, доплелся до спальни и влез на кровать

Рядом с Лорейн – в ботинках и полном прикиде.

Лорейн не заметила.

«Эй, детка!»

Роджер залез ей в вырез.

Схватил за грудь.

Лорейн соскочила с кровати: «Ах ты, поганая сволочь!

Что это ты творишь?!»

«Ох, извиняюсь…»

Лорейн вбежала в гостиную.

«ЧТО ТАМ ЗА СУКИН СЫН?! ЭТОТ МУДАК

НАЧАЛ КО МНЕ ПРИСТАВАТЬ!!!»

Роджер вышел из спальни.

«Господи, сожалею! Клянусь, я не хотел оскорбить вас…»

«ДЕРЖИ ПОГАНЫЕ РУКИ

ПРИ СЕБЕ, МАТЬ ТВОЮ ТАК И ЭТАК,

ВОНЮЧИЙ КУСОК ДЕРЬМА!»

«Точно, – сказала Герда, бросая пустую банку на мой ковер, -

Лучше пойди подрочи!»

Роджер помчался к двери. Открыл. Постоял на пороге.

Закрыл за собою дверь -

И растворился в пространстве.

«ЧТО ЭТО БЫЛ ЗА МАНЬЯК?!» – взревела Лорейн.

«И правда, кто это?» – спросила Герда.

«Просто мой друг Роджер», – ответил я им.

«ПРАВДА? НУ, ТАК ВЕЛИ ЕМУ

ДЕРЖАТЬ ПРИ СЕБЕ РУЧОНКИ!»

«Велю», – обещал я Лорейн.

«Понять не могу – и откуда у тебя

Такие дружки-ублюдки», – сказала Герда.

«Сам не знаю», – я отвечал.

An Unliterary Afternoon

Покакать

Он сказал мне – я помню,

Когда мне было шесть или семь,

Мать бесконечно таскала меня к врачу

И причитала: «Опять он не какал!»

Она вопрошала меня:

«Ну как, ты покакал?»

Похоже, то был любимый ее вопрос.

И, конечно, не стоило лгать – у меня

С каканьем были большие проблемы.

Внутри у меня все связалось узлами -

И родители были тому причиной.

Я смотрел на эти гигантские существа -

Мать и отца – и видел их страшную глупость.

А иногда мне казалось: их глупость – просто притворство,

Ведь глупым настолько попросту

Быть невозможно.

Но – нет, никакого притворства!

Из-за этого у меня кишки перекручивались,

Точно соленые крендельки.

Понимаете, мне ПРИХОДИЛОСЬ жить с ними.

Они объясняли, что мне делать, когда и как.

Они давали мне крышу над головой,

Кормили и одевали.

И – хуже всего – мне просто

Некуда больше было податься. Выбора никакого:

Приходилось быть с ними.

Понимаете, в этом возрасте я еще мало что знал,

Но чувствовал четко: они – просто глыбы плоти,

И все.

Хуже всего были обеды: сплошные слюни,

Чавканье и идиотские разговоры.

Я старался смотреть только себе в тарелку. Пытался

Глотать обед, только он

В желудке словно бы превращался в замазку.

Я не переваривал ни родителей, ни жратву.

Наверно, так, потому что покакать -

Для меня было сущей пыткой.

«Покакал ты или нет?»

И вот я опять – у врача в кабинете.

Он был малость умнее родителей,

Но – не намного.

«Ну-ну, молодой человек, так значит, вы снова не какали?»

Он был толст, изо рта его дурно пахло. И потом воняло.

Золотая толстая цепь от карманных часов

Болталась на брюхе.

Я думал – уж этот-то какает вволю.

Я смотрел на мать.

Задница у нее была мощная.

Воображал ее, сидящую на унитазе,

Какающую, с вытаращенными глазами.

Она была такой безмятежной -

Голубка, и только!

  5