Последние отзывы

  39  

Сеньор Жозе не стал дожидаться субботы. На следующий же день, едва окончилось присутствие в Главном Архиве, он отправился получать из химчистки свою одежду. И рассеянно слушал речи добросовестной приемщицы, говорившей так: Посмотрите только, как расстаралась штопальщица, нет, вы посмотрите, вы пощупайте, пальцами проведите и скажите, заметно ли что-нибудь, ведь как будто и не было ничего, то есть именно так, как говорят обычно люди, судящие по наружности. Сеньор Жозе расплатился, взял пакет под мышку, пошел домой переодеваться. Он намеревался нанести визит даме из бельэтажа и желал выглядеть опрятно и авантажно, демонстрируя не только невидимое миру искусство штопальщицы, в самом деле достойной всяческих похвал, но и стрелку на безупречно отутюженных брюках, крахмальный блеск сорочки, чудесно возрожденный галстук. Он уж совсем был готов к выходу, как вдруг в голове у него, единственном, насколько ему известно, органе размышления, мелькнула горькая мысль: А что, если дама из бельэтажа тоже умерла, ее ведь никак нельзя было назвать пышущей здоровьем, да и потом, чтобы уйти на тот свет, достаточно всего лишь явиться некогда на этот, а в ее-то годы — тем паче, и представил, как раз и другой нажимает кнопку звонка, и вот, венчая наградой его длительную настойчивость, открывается дверь квартиры в бельэтаже слева, и утомленная шумом женщина, появившись на пороге, говорит: Зря стараетесь, нет ее. Дома нет. Нигде нет. Умерла. Именно. И давно. Недели две как, а вы, простите, кто. Я из Главного Архива Управления ЗАГС. Из ЗАГСа, а не знаете, что она умерла, плохо, значит, работает ваша контора. Сеньор Жозе, обругав себя за навязчивую склонность к воображаемым разговорам, решил, не подвергая себя колкостям жилицы бельэтажа, все же выяснить, как обстоит дело на самом деле. Он войдет в Архив и меньше чем за минуту установит истину, к этому времени две уборщицы уже, надо думать, справились со своей работой, не слишком, прямо скажем, обременительной, поскольку они ограничиваются тем, что опорожняют корзины для мусора, слегка подметают и протирают влажной тряпкой пол до стеллажа, начинающегося за письменным столом хранителя, и никакими силами, ни лаской, ни таской, невозможно заставить их продвинуться чуть дальше, потому что они уверяют, что им страшно, утверждают, что скорее умрут — как видим, эти две тоже из тех, кто довольствуется внешним и в суть не вдается, — чем пройдут вглубь. И припомнив, что в формуляре неизвестной женщины должно значиться имя крестной матери, той самой дамы из квартиры в бельэтаже справа, сеньор Жозе осторожно приоткрыл дверь и заглянул. Как и следовало ожидать, уборщиц уже не было. Он вошел, быстро прошагал к каталогу, отыскал нужное имя и: Вот она, облегченно вздохнул. Вернулся домой, завершил туалет и вновь вышел. Чтобы сесть в автобус, который доставил бы его к дому дамы из бельэтажа, следовало оказаться на площади перед зданием Архива, ибо остановка находилась именно там. Хотя уже вечерело, еще много парящего в поднебесье дневного света уцелело над городом, и еще минут двадцать оставалось до того, как вспыхнули бы первые фонари. Сеньор Жозе на остановке был отнюдь не один и подумал, что, вероятней всего, в первый автобус сесть не сможет. Так оно и вышло. Но следующий показался довольно скоро и оказался не очень набит. Сеньору Жозе даже досталось место у окна. Он сел и стал смотреть в окно, наблюдая, как рассеянный в атмосфере свет, благодаря редкому оптическому эффекту, окрашивает в красноватые тона фасады зданий, как если бы для каждого из них восходило в этот самый миг солнце. Позади остался Главный Архив со своей древнейшей дверью, к которой вели три черные каменные ступени, с пятью прорезями окон, со всем своим обликом развалины, которую, когда упадок и разруха потребовали восстановления, чинить не стали, а просто подвергли мумификации. Какая-то там заминка на дороге не давала автобусу тронуться. И сеньор Жозе нервничал, не желая оказаться у квартиры в бельэтаже справа слишком поздно. Несмотря на то что в прошлый раз разговор с ее владелицей вышел откровенный, без недомолвок, на удивление доверительный для людей, сию минуту познакомившихся, отношения все же были не столь близки, чтобы барабанить в ее дверь в неурочный час. Сеньор Жозе снова оглядел площадь. Свет изменился, фасад Главного Архива вдруг стал серым, но не мертвенно-пепельным, а покуда еще живым, подрагивающим, колеблющимся и пребывал таким и в тот самый миг, когда автобус наконец резко взял с места, а какой-то рослый широкоплечий человек поднялся по ступенькам, открыл дверь и скрылся внутри: Шеф, подумал сеньор Жозе, интересно, зачем он здесь в такой час. И, охваченный внезапной, необъяснимой паникой, резко сорвался с места, сделал попытку выскочить, чем вызвал недоуменное недовольство соседа, а потом в замешательстве и растерянности снова опустился на сиденье. Он понимал, что еле поборол безотчетное побуждение убежать домой, будто спасаясь от неведомой опасности, что было совершенно явным логическим абсурдом. Вор, если даже принять еще одно абсурдное предположение и допустить, что это шеф, не стал бы входить в жилище сеньора Жозе через дверь Архива. Но не менее нелепо и то, что шеф по окончании рабочего дня вдруг захотел невесть зачем вернуться в Архив, где, как было в свое время указано в нашем правдивом повествовании, делать ему решительно нечего и где, сеньор Жозе готов дать руку на отсечение, никакая работа его не ждет. Представить себе хранителя за сверхурочной работой так же невозможно, как увидеть квадратный круг. Автобус уже выехал за пределы площади, а наш герой все продолжал подыскивать глубинные резоны, заставившие его действовать столь необъяснимым образом. И в конце концов возможную причину обнаружил в том, что уже на протяжении нескольких лет является единственным обитателем комплекса зданий, состоящего из Главного Архива и его собственного дома, если, конечно, последнему подобает это название, ибо если с точки зрения собственно и строго лингвистической он его заслуживает, ибо домом можно счесть любую постройку, то по отношению к эманации архитектурного достоинства, которая просто-таки должна излучаться им, особенно когда мы выговариваем это слово, звучит оно вопиюще неуместно. И вид хранителя, входящего в неурочный час в здание Главного Архива, поразил сеньора Жозе столь же сильно, как если бы, предположим, по возвращении домой он обнаружил начальство в собственном своем кресле. И относительное спокойствие, которое это соображение внесло в душу сеньора Жозе, вспомнившего, помимо неодолимых препятствий морального плана, о чисто физической, материальной невозможности для шефа Главного Архива проникнуть в личную жизнь своего подчиненного так глубоко, чтобы воспользоваться его креслом, так вот, спокойствие это внезапно рассеялось при мысли об ученических формулярах неизвестной женщины, и наш герой спросил себя, а спрятал ли он их под матрас или по непростительной небрежности оставил лежать на столе. Да будь его дом непроницаемей банковского хранилища с бронированными полом, стенами и потолком, да будь он снабжен кодовыми замками и хитроумными запорами, формуляры никогда, ни при каких обстоятельствах не должны оставаться на виду. И то, что никого дома нет и никто их не увидит, никак не может служить оправданием такой колоссальной неосторожности, ибо что мы, невежды необразованные, можем знать о новейших достижениях науки, и если невидимые радиоволны способны переносить звуки и образы по воздуху, через горы и реки, океаны и пустыни, то нет ничего необычайного в том, что уже открыты либо вот-вот будут изобретены волны иные, могущие проникать сквозь стены, фиксировать и передавать наружу находящиеся внутри постыдные тайны нашей жизни, которые мы считаем надежно защищенными от всяких нескромных посягательств. И прятать постыдные тайны под матрасом до сих пор остается более надежным средством, особенно если вспомнить, как с каждым днем все трудней и трудней становится нравам нынешним понимать нравы вчерашние. И сколь бы ни были изощренны новомодные волны, но даже они не додумаются заглянуть меж матрасом и пружинной сеткой кровати.

  39