Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
40 
– Понятия не имею.
– Господи Иисусе! Не знаешь, зачем я звоню, собственное имя забыл, мое путаешь. Ну и бестолочь.
– Боже милостивый, – пробормотал я, не в трубку, а себе под нос.
Разговор сворачивал куда-то не туда.
– Не хочешь спросить, как я поживаю?
– Да-да, – сказал я, – и как ты поживаешь?
– Ужасно. А ты?
– Спасибо, ничего… А что там у тебя такого ужасного?
– Тебе-то что?
– Как «что»? Я же за тебя волнуюсь. Так в чем дело?
– Тебе это все равно не интересно. Спроси лучше, какая тут погода или где я, – в общем, что-нибудь в таком духе. Все равно ведь тебе до меня дела нет.
– Как это нет? Ты же мой брат. Конечно есть! – возмутился я.
Тут я услышал, как открывается дверь кухни, и через секунду у подножия лестницы показался отец. Он ухватил большой деревянный шар, венчающий последнюю балясину, склонил голову набок, чтобы лучше слышать, и вперил в меня гневный взгляд. Поэтому я пропустил часть Эрикова ответа и услышал только:
– …до меня дела нет. Каждый раз, когда я звоню, все одно и то же: «Где ты?» Только это тебя и волнует – где мое тело. А на голову наплевать. Не знаю даже, зачем я с тобой тут время теряю. Честное слово, не знаю. Мог бы и вообще не звонить.
– Хм, ну да. Вот, собственно… – протянул я и, глядя на отца, улыбнулся.
Тот молча стоял на прежнем месте.
– Вот видишь, о чем я? Что от тебя еще услышишь – все «хм» да «ну да». Спасибо тебе, братец, охуенное спасибо. Вот и вся твоя забота.
– Да нет, что ты. Совсем наоборот, – ответил я, потом чуть отвел трубку ото рта и прокричал: – Пап, это опять Джейми!
– …не знаю даже, зачем только время теряю… – бубнил в трубке Эрик, пропустив мои слова мимо ушей. Папа тоже их проигнорировал и стоял в прежней позе.
Я облизнул губы:
– Ну что тебе сказать, Джейми…
– Чего?.. Вот видишь! Опять забыл, как меня зовут. Ну и какой тогда смысл? Вот что интересно! Смысл какой, а? Он меня не любит. Но ты-то ведь любишь, правда? – Голос его стал тише и в то же время более гулким, как будто он говорил не в трубку, а кому-то, кто был с ним в будке.
– Конечно, Джейми, конечно. – Я кивнул отцу, улыбнулся и сунул ладонь под мышку, изображая полную непринужденность.
– Ты-то меня любишь, золотце, верно? Прямо сгораешь от любви, сердечко-то вон так и пылает… – бубнил в отдалении Эрик.
Я сглотнул и опять улыбнулся отцу.
– Ничего не попишешь, Джейми. Так я и папе сегодня утром сказал; а вот, кстати, и он. – Я помахал отцу.
– Сердечко так и сгорает от любви, верно, золотце мое? Верно, малипусик?
Сквозь бормотанье Эрика донеслось чье-то частое пыхтение – и мое сердце ухнуло в пятки. Тихий скулеж, причмокивание – и я весь покрылся гусиной кожей. Меня заколотил озноб. В голове поплыло, как после доброго глотка пятидесятиградусного виски. Пыхтение – скулеж, пыхтение – скулеж… Эрик продолжал бубнить какие-то слова утешения. Бог ты мой, да с ним там собака! О нет, только не это.
– Ладно тебе! Послушай! Послушай, Джейми! Что скажешь? – воскликнул я в отчаянии. Интересно, мелькнуло у меня в голове, видна ли папе снизу моя гусиная кожа. И выпученные глаза. Но тут уж я ничего не мог поделать, надо было лихорадочно соображать, как отвлечь Эрика. – Я просто… просто я думал, что надо… надо бы еще разок напрячь Вилли с его драндулетом. Здорово тогда рассекали в дюнах, помнишь? – Я начал сипеть, в горле пересохло.
– Чего? Ты это о чем? – прогремел вдруг голос Эрика, теперь он снова говорил в трубку.
Я сглотнул и опять улыбнулся отцу – глаза его вроде слегка сузились.
– Да ну, Джейми, помнишь ведь? Классный у Вилли драндулет! Надо бы упросить папу, пока он здесь, – (эти слова я прошипел), – чтобы купил какую-нибудь малолитражку б/у. Лучше бы, конечно, полнопривод…
– Что за чушь. Я никогда не катался в дюнах на машине. Ты меня опять с кем-то путаешь, – произнес Эрик, до которого никак не доходило.
Я отвернулся от папы, уставился в угол и, тяжело вздохнув, прошептал в сторону от трубки: «О боже!»
– Ну да, Джейми, точно, – продолжал я уже без надежды на успех. – А братец мой все еще в бегах, – похоже, сюда направляется. Мы тут с папой надеемся, что все у него в порядке.
– Ах ты, гаденыш! Так говоришь, словно меня тут нет. Как я это ненавижу! А вот ты бы никогда так со мной не поступила, любовь моя пламенная, правда?
Его стало почти не слышно, и опять донеслись собачьи звуки – даже, пожалуй, щенячьи. Меня прошиб пот.
Внизу послышались шаги, щелкнул кухонный выключатель. Снова шаги, теперь – по лестнице. Я быстро повернулся, улыбнулся приближающемуся отцу.
40 
